Машина пробуждения

Эдисон Дэвид

– Скажите… – прохрипел старик, возвращаясь в мир живых и умолкнув на полуслове; никаких сомнений: он повторял слова послания, которое пытался донести до дочери еще вчера, перед тем как она перерезала ему глотку.

Хинто Тьюи закашлялся и выплюнул кусочек собственного языка. Ан нет, не такой уж он был мертвый. Не сказать, чтобы Тэм сильно удивился, – он никогда не говорил этого вслух, но видел отражение стойкости этого старика в его дочери. Тот же упрямый отказ подчиниться реальности – Лалловё была зеркальным отражением отца, пусть и кривым, уродливым, как и все прочие феи последних дней. Удивительно,

что хоть что-то маркиза унаследовала от него.

– Скажите моей дочери… – вновь заговорил Хинто, но закончить ему не дали.

Лалловё метнулась через всю комнату, прыжком миновав заполненную гниющей кровью купальню, и, разбив губы отцу, заставила того замолчать.

– Хватит уже, папа, – чуть ли не прошептала она, поглаживая пробитую ее бирюзовыми ногтями щеку старика. – Все мы уже достаточно хорошо знаем о твоих чувствах.

– Если бы только это было так, Лолли. – Хинто Тьюи говорил с дочерью очень мягко. – Не думаю, что в своей несчастной жизни ты хотя бы раз действительно слышала голос подлинной любви.

Звук еще одной пощечины отразился от посеребренных стен уборной.

– Чепуха. Пустозвонство, сочинение скверных стишков да шельмовство – вот и все, на что ты, папа, когда-либо был способен. Посмеешь вновь обратиться ко мне в столь же пренебрежительном тоне – и я опять заставлю тебя досуха истечь кровью. – Этот процесс, как припоминал Тэм, занял целую неделю, если учесть, сколько длились не прекращавшиеся ни на минуту стоны, внезапно однажды сменившиеся тишиной. Надо было видеть лица прачек, которым пришлось отстирывать с обносков старика запекавшуюся на протяжении всей этой недели кровь. Подобная смерть была тем еще удовольствием.

Лалловё поднесла что-то к лицу отца, чтобы тот смог рассмотреть как следует; это оказался тот самый золотой механизм, который она испортила, пытаясь открыть.

– Что это, новая игрушка жемчужины моего сердца? – улыбнулся старик, обнажая сломанные зубы. – У тебя так много забавных вещиц.

– Это кое-что большее. И в то же время меньшее… с того момента как я ее открыла. Но, сдается мне, папа, ты и сам все знаешь.

Она встряхнула головой, пытаясь очистить мысли от облепившей их ваты; и здесь все было не ладно, этак и она сама скоро могла испытать те же мучения, что и отец. Что-то часто она в последнее время стала ошибаться, – возможно, ей следовало отдохнуть.

Хинто Тьюи покачал головой:

– Я знаю лишь то, куколка, что океан моего невежества безбрежен. И не только моего, но и твоего.

– Ну да, конечно. Давай отбросим всю эту философскую чепуху, папа, я полагаю, ты узнаёшь это устройство или, во всяком случае, представляешь принципы, по которым оно работало. – Маркиза подцепила ногтем крышку и продемонстрировала отцу останки стрекозы. Его и в самом деле передернуло? Как же ей хотелось причинить ему боль. Она так старалась. – Прекрасный механизм, приводимый в движение насекомым. Должно быть, так же гудело влагалище моей матери, когда твое семя зачало меня.

– Да-да. Я мал и ничтожен. И даже менее того.

– Правдивей слов от тебя я еще не слышала.

Лалловё уселась на высокий табурет и закинула ногу на ногу.

– И тогда встает один вопрос: что тогда такое ты сама?

Брови Лалловё вскинулись,

угрожая гибелью.

Но Хинто только пожал плечами – настолько, насколько это возможно, когда человек подвешен в кандалах.

– Ах, ты куда величественнее, нежели я когда-либо мог быть, о лотос моих чресл. Трудно, должно быть, смириться с тем, что у тебя столь никчемный отец.

– Буду откровенна с тобой, папочка, – Лалловё уперла руки в бока и смерила Хинто внимательным взглядом, – вот уже три года я пытаюсь это понять. И в самом деле, зачем мне вообще понадобился зарвавшийся менестрель, с которым моя мама разочек перепихнулась ради спермы? С чего мне вообще занимать свои мысли отринутым быком-осеменителем, не заслужившим даже того, чтобы его подобающим образом прогнали со двора моей матери? Но за последние пару дней, папуля, я поняла кое-что, что доказывает мою великую силу предвидения. Я осознала, что великое зачастую приводится в движение ничтожнейшими из жизней. – Она помахала у Хинто перед носом трупиком стрекозы, вынув тот из золотого гробика.

– Кто бы спорил, – согласился отец. – Так и твоя великая ярость питается мной. Моей совершенно ничего не значащей жизнью.

Маркиза помолчала. Крылышки дохлого насекомого плясали в дыхании, вырывавшемся из ее гневно раздувшихся ноздрей. О Тьма Небес, не станет же она пресмыкаться перед ним! Так или иначе, но он научится бояться ее.

– Знаешь, папа, я, может быть, ошибалась, – заключила Лалловё, любуясь игрой света на своих бирюзовых ногтях. – Вероятно, вместо того чтобы щекотать тебя самого моими стальными перышками, стоило бы превратить тебя в зрителя, наблюдающего, как я играю с невинными? Что ж, папочка, еще не поздно все исправить, и я с превеликим удовольствием организую для тебя величайшее из представлений. И раз уж нам не удается найти общий язык, то, быть может, у меня получится хотя бы вдохновить своего отца на новую книгу или стих? Мне говорили, что искусство черпает вдохновение в боли. Точно, почему бы нам не подвергнуть мукам какое-нибудь дитя? Ты можешь даже посмотреть.

Хинто Тьюи еще сильнее обвис в удерживавших его цепях.

– Я расскажу тебе все, что ты хочешь знать, Лолли, но вовсе не потому, что так уж тронут твоими угрозами. Просто ты моя дочь, и я люблю тебя; всегда буду любить, как бы ты ни надругалась над своим сердцем.

– Чудесно, – остановила его она взмахом руки. Если слова хоть как-то и задели ее, маркиза не подала виду. Лалловё поднесла сломанное устройство к самому носу отца и с нажимом произнесла: – А теперь говори, что это?

– Эта штучка, куколка, называется вивизистор и производит электрический ток за счет медленной смерти заточенного внутри существа.

– Ты назвал его предназначение. Вивизистор, – покатала она новое слово на языке. – Но в чем его смысл?

– В чем смысл извлечения энергии из жизни? Ох, куколка, ты задаешь толковые вопросы, да только не в том порядке. Ты должна бы терзаться страхом, а тобой руководит одно лишь честолюбие, и меня это сильно тревожит, ведь если ты не испытываешь должного чувства сейчас, то испытаешь его в конце, когда будет уже слишком поздно… и это разбивает мое никчемное сердце.