Машина
Шрифт:
На нее тоже подействовала царившая здесь сегодня атмосфера.
На улицу вышли все вместе.
— Пойдемте пешком,— предложила Рита.— Недалеко, да и на пьяные рожи в трамвае смотреть неохота.
Ей никто не возразил. Сергей, чтобы не подумали, что ему тяжело идти (идти пешком ему действительно было тяжело), Алия — потому что вечер был хорош и не хотелось в гремящий по рельсам вагон, да и насчет пьяных Рита была в какой-то мере права. Что-то похожее, видать, подумалось и Фросину, потому что он сказал неожиданно:
— Только что я двух парней по тридцать третьей уволил. Одному двадцать четыре, другому двадцать шесть лет. Одного хоть на лечение удалось направить, а второй так...
— Толку-то от вашего лечения...— махнула Рита рукой.
Алия во время этого короткого разговора с удивлением вдруг отметила во Фросине новое для себя. Даже не в том, что он говорил, а как. В тоне, в прозвучавших уверенных нотках. «Только что... уволил». Окончательность прозвучала в этом «уволил». Возможность где-то там, за пределами ее студенческой жизни, распоряжаться чужими судьбами, решать — уволить или не уволить. Только что близкий и весь знакомый Фросин показался чужим, далеким и властным. У нее появилось смутное беспокойство и беспредметная тревога — не весь он здесь, Фросин, с ней. Есть и еще один Фросин, другой, незнакомый, крутой и бесповоротный...
Спустились к берегу пруда, пошли не спеша по заснеженной набережной. Пруд выглядел угрюмо в свете луны. Луна была желтой, а свет ее — голубым. Голубыми же лежали на снегу тени. Только лунная дорожка на белой равнине пруда оставалась желтой.
Шли не спеша. Говорили мало, хорошо было и без разговоров. Поравнялись с группой вмерзших в берег ветел, черных и едва различимых — луна заглядывала в лица, забивала своим тусклым диском все впереди.
— Смотрите, как блестит! Как зеркало! — воскликнула Рита.
— Родники,— буднично отозвался Фросин.— Оттепель была, они и пробились, разлились по льду. А сейчас прихватило.
— Нет, правда, как стекло,— опять сказала Рита.
— А давайте покатаемся! — вырвалось у Алии. В ее голосе прозвучала неуверенность — не будут ведь, не станут. Несерьезно...
— А давай! Разок! — Фросин схватил ее за руку, потянул к откосу.
— Виктор, прекрати мальчишество! — беспокойно сказал Сергей.— Это ведь наледь, с ней шутки плохи. Вдруг промоина!
— Не! Я знаю — здесь у берега пробивает, да и то не сейчас, а когда тепло,— беспечно отозвался Фросин, уже выбираясь на лед.— А сегодня тут хоть на машине езди.
Он разбежался и заскользил, балансируя руками. Сергей отвернулся и закурил — смотреть, как он катится по лунной полосе, похожей на водную гладь, было выше его сил. На миг прозвучали в ушах гул тракторных моторов громкие и оттого бестолковые голоса людей, предстала перед глазами растекающаяся, клубящаяся на морозе паром вода...
Алия налетела на Фросина и оба упали. Она приподнялась, но он потянул ее, и она вновь оказалась на льду. Лица их оказались рядом и Фросин не удержался, поцеловал ее. Она притихла, потом низким шепотом сказала сердито:
— Бесстыжий, смотрят ведь...
Тут же она гибким движением вскочила на ноги и побежала к берегу, оскользаясь, но легко удерживая равновесие, как танцовщица на туго натянутой проволоке. Фросин, не шевелясь, смотрел ей вслед. Спиной он чувствовал плоскую, холодную твердость льда. На секунду ему вдруг стало страшно — почудилось, что она уходит навсегда. Совсем. Представилось, что он так и останется лежать здесь, не в силах не только подняться и идти, но даже пошевелиться, потому что она уходит, не оглядываясь и становясь все неразличимее во мраке. Алия подбежала уже к засыпанной снегом береговой кромке, когда Фросин шевельнулся, быстро перевернулся и встал.
Они проводили Риту с Сергеем, потом он проводил Алию. Он зашел в коридор, в который выходила неприятно-настороженная дверь комнаты. Из-под двери пробивалась полоска света. Чувствовалось, что за дверью слышали их приход. Фросин склонил к Альке лицо. Она провела по его щеке тонкими вздрагивающими пальцами, потом легонько толкнула его в грудь.
— Иди, иди...— голос был бесплотным и ласковым.
Он молча кивнул, спиной открыл дверь и вышел, поворачиваясь на ходу. Лифта он ждать не стал и пошел по лестнице, четко перебирая ступени, не пропуская ни одной и не оборачиваясь.
18
Сорок четвертый цех работал на едином дыхании. Нудная и неблагодарная работа — доводка. Труднее всего — доводка. Все работает, все крутится, все показывает, измеряет. Только немного перегреваются блоки, только немного врет аппаратура. И это «немного» растягивается в дни и недели, и начинает казаться, что невозможно добиться, чтобы все работало как положено. Но вот начинает вести себя как следует одно из десятков устройств, и ты вдруг видишь новые неполадки, совсем в другом блоке. Надо вновь тратить часы и дни на поиски и устранение их причин...
Фросин подошел к машине. Дверцы были открыты. Изнутри доносился ровный, успокаивающий гул — работали приборы. Как всегда, внутри было полно регулировщиков. На этот раз шли последние проверки. Машина была почти готова. Фросину не верилось, что позади эти суматошные два с половиной месяца. Казалось, что все неправда и как только дойдет до дела, так сразу и выяснится, что ничего не работает. Он гнал от себя такие мысли. Во-первых, для них не могло быть никаких оснований: уж Фросин-то знал, как и что делалось, он-то мог быть уверен, что все сработано на. совесть и не выйдет из строя. Во-вторых, нельзя, чтобы кто-то узнал об этих мыслях. Скверное настроение, как и невезение — тьфу, тьфу! — прилипчиво. Не дай бог, начнет гулять по цеху — тогда все пойдет наперекосяк...
Сейчас, когда все позади и машина призывно голубеет, почти готовая уйти из цеха, Фросин смог наконец позволить себе расслабиться. Это выразилось в его — про себя, только про себя! — нытье и брюзжанье. Да и суеверие проснулось в Фросине: надо, мол, поворчать и поругать машину, чтобы все гладко прошло. И это смог позволить себе сегодня Фросин.
Он постоял немного, поприслушивался к доносящимся четким и отрывистым фразам ребят. Его не видели. Он хотел было заглянуть внутрь, но передумал — чего мельтешить перед глазами. Короткие реплики, если не вдумываться в смысл (а Фросин сейчас не вздумывался), сливались в сплошную тарабарщину. Однако и ее было приятно слушать, она говорила о налаженной работе, о полном взаимопонимании парней: