Машина
Шрифт:
Уже было сказано вслух о «Фросинской школе», и говорено было о «методах Фросина» и организации работы «по-фросински». Фросина это выводило из себя. Не было проще способа нажить себе заклятого врага, чем на каком-нибудь совещании упомянуть сорок четвертый цех с присовокуплением «фросинского» ярлычка.
А практически это означало, что Фросин, да заодно и Фомич со вторым замом, работали легко и без напряжения. Ушли в прошлое дни с лихорадочной сборкой первой машины. Пообтерся, поуспокоился народ.Сами делали все, что надо, мастера. Сами могли, при случае, и горлом взять, если подводили цеха-смежники. Отучил их Фросин из-за каждой гайки к начальнику бегать. Вернее —
Все прошло мимо главного инженера. Он был доволен — не хотел соприкасаться ни с чем, что исходило от Фросина. Он уже, видимо, старел — главный. Терял чутье. Иначе его бы насторожило, что перемены его не задели. Тревожный это был симптом. Тревожный — обходили его, как столб посреди дороги. Без него решали, что и как будет делать завод.
Василий Фомич сегодня уже несколько раз заскакивал к Фросину, и Фросин невесело усмехнулся — почуял Фомич, что Фросин не в себе. Будет теперь сопереживать, отвлекать и загружать. Вопросы какие-то у него появляются, помощь Фросина требуется...
Василий Фомич и Фросин окончательно приработались. Понимали друг друга с полуслова. Эти отношения, сложившиеся сами собой и как надо, вовсе не означали их совсем уж приятельских отношений, с дружбой домами. Оставался у каждого в душе уголок, куда другой не лез. Ни к чему это было. И без того Фросин сказал однажды:
— Ты мне, Фомич, родней жены стал. Ее я в сутки вижу часов пять: полчаса утром да часа четыре вечером. А тебя — восемь часов, да плюс обед...
Зазвонил телефон. «Фросин»,— сказал Фросин в трубку.
— С вами говорит секретарь. Соединяю с директором,— нараспев, с московским акающим выговором прозвучала мембрана. Затем в трубке щелкнуло и знакомый напористый голос произнес:
— День добрый, Виктор Афанасьевич.
— Здравствуйте,— чуть настороженно отозвался Фросин.
— Чем заняты с утра?
Фросин не успел ответить. Директор продолжил:
— Хочу ваше хозяйство осмотреть. Не возражаете?
Фросин не возражал. Через пару минут он увидел в окно, как у корпуса остановилась вишневая директорская «Волга», и Василий Александрович собственной персоной явился миру из распахнувшейся, метнув в сыром дождливом свете лаковый блик, дверцы.
Фросин хмыкнул — опять чудит Васенька, по заводу на машине раскатывает. И ведь имел уже неприятности, кто-то капнул в обком про его барские замашки. Но не унимался Васенька и не оправдывался. Никто, ни одна живая душа — ни здесь, ни в обкоме —
Сейчас он что-то очень уж бойко выскочил наружу. Фросин деловито прикинул — стало быть, не миновать за что-то «вздрючку» получить — и, как положено хозяину, заспешил к дверям встретить гостя.
22
Одному было тоскливо. В квартире все кричало об Алии. Фросин невольно вспоминал, как они впервые увидели друг друга. С тех пор прошло меньше года, но казалось, что это было давным-давно, так насыщены были событиями эти десять с небольшим месяцев.
Прошедший год основательно вымотал Фросина. Он иногда задавал себе вопрос: выдержал бы он, приведись ему сейчас опять начать все сначала? А ведь еще наложилось и свое, сугубо личное — Алия. Он отыскал, увлек ее, сорвал со студенческой накатанной орбиты и сам оказался в плену ее притяжения. Он потерял голову, в нем слились воедино завод, Машина и Алия. Фросин не подозревал, что именно Алия давала ему силы справиться со всем, что на него навалилось — самим существованием на свете, тем, что она есть, что она теперь его, что она нужна ему.
Без Алии Фросину было тоскливо. Он приходил с работы и тщательно готовил ужин. Готовил он на один раз, чтобы назавтра снова заняться этим нехитрым делом,— копаясь на кухне, Фросин невольно вызывал воспоминание о том, как быстро, незаметно и словно играючи все получалось у Алии. Это, а также желание не разрушать установившийся за последние месяцы порядок, заведенный Алькой, удерживали его от колбасного холостяцкого существования.
Поужинав, он старательно мыл посуду, включал телевизор и читал, спохватываясь временами, что не помнит, о чем говорилось на последних прочитанных страницах. Тогда он все вырубал и долго лежал, постепенно погружаясь в дремоту и переставая отличать, первый ли это сон или воспоминание об их с Алией поездке к ее матери...
... В июне Фросин взял отпуск. Сессия у Алии заканчивалась. Они уже подали заявление в загс, поэтому с «трудовым семестром» в деканате к Алие не особо прицеплялись. Кроме того, она работала последние два года лаборантом, а завкафедрой был и деканом, он охотно пошел ей навстречу и даже предложил зачесть ее лаборантство в счет отработки — мол, и полставочникам положен отпуск. Словом, все складывалось как нельзя лучше, и вскоре они уже сидели в грязном вагоне местного поезда, который в пыльной июньской духоте неторопливо вез их в маленький районный городок. Там их уже ждала Алькина мать.
Алия загодя начала готовить почву. Она несколько раз писала матери о Фросине — сначала вскользь, мимоходом, что живет хорошо, все есть, всего хватает. Вечерами ходит в кино. Познакомилась с одним человеком, он покупает билеты, потому как самой некогда — столько занятий, что просто ужас. И еще про занятия, но мать в письме встревоженно спрашивала — что за человек, кто он и хороший ли... И Алия, пребывавшая уже третий месяц в горячечном счастливом сне, написала рассудительный ответ, где, вроде между прочим, вроде просто отвечая матери и успокаивая ее, излагала: он работает на заводе, образование у него высшее и он хорошо к ней относится, и покупает билеты в кино и в театр. А ей очень некогда, потому что скоро сессия...