Машина
Шрифт:
— Проверь на выходе!
— Есть импульс.
— Длительность?
— Тридцать...
— Добавь!
— Норма, норма,— это уже третий голос.— Давай нагрузку.
— Есть!
И вдруг истошный вопль:
— Кто взял мои плоскогубцы?
Смешки, потом бас:
— У Петьки посмотри!
Сразу загалдели — голосов пять или шесть:
— У него, у него...
— У Петра Никифоровича проверь.
— Да не брал я плоскогубцы!
— Нет, уж что потерялось — ищи у Петьки!
— Петух, верни человеку плоскогубцы.
— Где мои плоскогубцы?
— Он, он спрятал!..
— Он их за пазуху, того...
Шутливая перебранка прекратилась так же быстро, как и началась. Не понять было, почему предположение о том, что плоскогубцы взял именно Петька, вызвало такое веселое оживление. А из машины опять неслось:
— Врубай пуск.
— Пошел импульс!
— Частота?
— Двадцать.
— Кабель, кабель подключи...
— Эх вы, лопухи! Дайте-ка я...
Фросин собрался отойти. В это время разом смолкла — выключили — аппаратура. Кто-то рассказал анекдот. Взрыв хохота гулко отдался в металлическом нутре машины.
— Ну, так что? Пора начинать работать! — пробасил внутри тот же голос. В нем явственно прорезывались его, Фросинские, нотки. Из открытых дверок кабины вновь вылилась волна смеха. Фросин тоже улыбнулся, покачал головой и отошел, обходя машину сзади, чтобы его не заметили из кабины.
У самодельного, из труб, стенда возились с гидравликой слесари. К Фросину подошел такой же чумазый, как и остальные, мастер.
— После переделки — во! — Он показал большой палец.— Никаких вопросов больше нет. И захваты работают как надо!
К ним повернулись, прислушиваясь, рабочие. Над всеми возвышался комсорг Саша Белов. Он смущенно улыбался — хотелось тоже похвалиться, уж очень все хорошо работало, но он постеснялся.
— Ну, так что? Испытали? Теперь на машину ставить. И — быстро, быстро! Работать надо! — Фросин тут же вспомнил смех в машине и сам засмеялся. Вслед за ним засмеялись и все остальные. Засмеялись яркому солнечному дню, тому, что капризная гидравлика укрощена, и тому, что пора ставить ее на машину — ставить едва ли не последний узел.
Фросин кивнул им и пошел. Через весь цех, пересекая косые полосы солнечного света из окон, подтянутый и легкий. Перед ним стояла смущенная улыбка Саши, и он в который раз подумал: «Повезло мне! И Саша, несмотря на неопытность, развернулся, шевелит комсомольскую работу. И механик, тюха-тюхой, а оказался неплохим работником!» Единственное, чего Фросин не смог пока сделать,— это добиться, чтобы механик изменился внешне. Он остался таким же, каким был вначале — бесцветным, неприметным среди всех ремонтников, электриков и сварщиков. Фросин, у которого была проверенная временем теория насчет того, как должен выглядеть и как должен отличаться от своих подчиненных начальник, махнул на него рукой. В конце концов он к механику привык и очень бы удивился, увидев однажды его подобранным и подтянутым, в отглаженном костюме и с галстуком.
С таким настроением не вошел — влетел Фросин в кабинет. За своим столом колдовал над графиком Василий Фомич. Выбивать комплектующие, крепеж, разъемы приходилось Фомичу, Вся работа по организации сварки и монтажа легла на Фомича. В отличие от отлаженного и идущего по наезженному пути производства, на машину все это барахлишко Фомичу приходилось выписывать, пробивать, выбивать и отвоевывать.
Фомич гонял до седьмого пота распределителей и кладовщиков, организовывал трехсменную работу склада, подгонял мастеров, привлекал регулировщиков к проверке деталей.
Фросин сейчас ощутил к Фомичу то же чувство приязни, что и ко всем в цехе. Он прошел к своему столу, но не сел за него, а примостился сбоку.
— Фомич, а Фомич! — громко позвал он.
Василий Фомич поднял голову от бумаги, придерживая толстым пальцем нужную позицию.
— Послушай, ты бы поговорил с транспортным цехом насчет автобусов на следующую неделю.
— Это еще зачем? — Голос Фомича был, как всегда, брюзгливым, а кустистые брови заинтересованно задергались и приподнялись, открыв быстрые темные глаза.
— Как зачем? На той неделе машину за город на испытания повезем, так нельзя же народ оставить здесь в такой день!
Фомич разочарованно протянул:
— Вот еще! — И снова уткнулся в бумаги. Спустя минуту, он вновь поднял голову и так же ворчливо спросил: — Трех автобусов хватит?
— Хватит, Фомич, хватит! — Фросин не мог сдержать переполнявшей его энергии и опять помчался в цех. Там должны были производить окончательную регулировку бурильной автоматики, и он не хотел пропустить этого важного дела.
Машина ушла с утра, чуть только рассвело. Сергей, от волнения прихрамывающий больше обычного, уехал с ней. «Пробег был пробный, делать ему там, в сущности, было нечего, кроме как посмотреть на мир из ее качающегося нутра, но у Фросина даже мысли не появилось отказать ему.
Без машины в цехе стало непривычно пусто и как-то неприкаянно. Все слонялись из угла в угол, собирались Кучками. Разговаривали вполголоса.
Несколько раз по цеху прошел Фросин. Лицо его было озабочено. Никогда за все эти месяцы он не чувствовал себя не у дел. Машина пошла в первый пробег. Ей еще предстояло пройти всевозможные испытания, после которых в ее паспорте появятся штампы ОТК. А сейчас от него ничего не зависело, и он прятал свою растерянность под маской деловитости.
Когда он в очередной раз зашел в кабинет, Фомич, сидевший все утро над бумагами, почти силой усадил его за стол.
— Как, понимаешь, мальчишка — бегаешь туда-сюда! — проворчал он.— Тебе что, делать нечего?
Фросин только хмыкнул — несмотря на свое растрепанное состояние, он углядел, что Фомич с утра сидит над одной и той же спецификацией, проработал которую еще два дня назад.
— Слушай, Виктор, неужели мы каждую машину по два-три месяца делать будем?
Фросин не спешил с ответом. Он встал, прошелся по кабинету, сел боком за стол, вытянув длинные ноги.