Машина
Шрифт:
Для большей убедительности Фомич покашлял, постучал кулаком в свою необъятную грудь и удалился, искренне радуясь и удивляясь ловкости, с которой провел в жизнь так удачно мелькнувшую у него счастливую мысль.
Расставшись с Фомичом, Алия бежала домой, не чувствуя под собой ног. Одним махом взлетев по лестнице, она не сразу попала ключом в замочную скважину и в квартиру вошла, замирая от предчувствия непоправимого несчастья.
Фросин был дома и не производил впечатления неизлечимого больного. Алия бросилась к нему и он обхватил руками ее худенькие плечи, постепенно отмякая, чувствуя безмерную усталость. Алия попыталась не теребить его, как посоветовал ей Фомич, но от этого Фросину было только хуже.
Фросин проболел три дня. Он отлеживался дома, не высовывая носа наружу. Алия старалась подольше не возвращаться, чтобы дать ему побыть одному, но так, чтобы он не обеспокоился ее отсутствием.
Фросин делал вид, что все в порядке, и жаловался на горло. Алия поила его горячим молоком с медом. Фросин с отвращением пил молоко, читал и валялся на диване. Он боялся самого себя — раньше с ним подобных срывов не случалось. На третий день острота воспоминания сгладилась. Он отлично спал в эту ночь и утром, как обычно, пошел на завод.
Ни Фросин, ни Фомич, ни Макаров не знали, что главный инженер тоже сообщил в тот день директору о своем внезапном недомогании. Но он не заболел и работал в последующие дни по обычному, раз и навсегда установленному распорядку. О Фросине он не вспоминал, по крайней мере — вслух.
26
На городском партийно-хозяйственном активе секретарь парткома Гусев и директор сидели рядом. Василий Александрович удобно устроился в кресле, сложив руки на животе. Узкие глаза его были полуприкрыты, лицо сделалось сонным. Актив был для директора передышкой — выступать он не собирался, о чем пойдет речь было известно заранее, за завод он не беспокоился. Все было в ажуре, завод уже несколько лет удерживал переходящее Красное знамя министерства, в плане помощи сельскому хозяйству было тоже все благополучно, так что никаких подвохов директор не ждал.
Актив проходил вяло. Выступавшие говорили однообразно. Они заостряли, ставили, заверяли и обещали. По залу исподволь пополз легкий шумок — ораторов слушали мало. Первого секретаря горкома на активе не было, его прихватила язва и ему пришлось лечь в партлечебницу.
Гусев подумал, что первый заболел не вовремя, самая бы пора навести порядок, на носу — конец года.
Потом Гусев покосился на директора. Василий Александрович так ни разу и не пошевелился — живое воплощение Будды. Лишь острый темный взгляд из-под набрякших век показывал, что он не спит. Гусев попытался сложить руки таким же макаром. У него ничего не получилось, руки съехали на колени, поскольку не было поддерживающего их живота. Гусев усмехнулся и больше пробовать не стал.
Они с директором поссорились две недели тому назад. Поводом послужило исключение из партии начальничка цеха, которого Василий Александрович перетянул за кобой с прежней своей работы. Тот за это время спился. Цех он не развалил окончательно только благодаря заместителям. Они тянули на себе цех молча и безнадежно. Василий Александрович убирать его не хотел — не любил менять раз сложившееся мнение. Тогда Гусев, чувствуя, что безнаказанность дальше грозит метастазами, поставил на повестку заседания парткома персональное дело коммуниста — начальника цеха. Партком проходил рурно. Директор взбеленился, но сдерживал себя. Пьяницу исключили из партии, и директору ничего не оставалось, как снять его. Директор выплеснул все на Гусева потом, с глазу на глаз. Затаенное ощущение своей неправоты, в которой он не хотел признаться даже себе, еще больше подогревало Василия Александровича. Гусев спуску тоже не дал.
Сейчас, по прошествии времени, оба осознавали, что погорячились. Каждый искал повод для первого шага к примирению.
Директора дожидалась машина. Выйдя из Дворца культуры металлургов, в котором обычно проводились все городские и областные мероприятия, директор с Гусевым направились к стоянке. Гусев знал о привычке директора раскатывать на «Волге» и догадывался о ее истинной причине. Но сегодня Василий Александрович отпустил машину и, когда она мигнула удаляющимися красными фонариками, повернулся к Гусеву:
— Может, пройдемся по холодку? А то и ты себе пузо такое же отростишь...
Гусев пожал плечами:
— Отчего же не пройтись — пройдемся... Подморозило. Снег стал крупитчатым и было не скользко. Шли не торопясь. Гусев чувствовал, что директора беспокоит что-то серьезное, потому и потянул его на прогулку. Не хочется ему говорить в кабинете, где все напоминает об их недавней ссоре. Но помогать директору завязать разговор Гусев не стал. Директор еще помолчал, посопел и плюнул на дипломатию — решил, что молчали и вздыхали достаточно, показали друг другу, что помнят о своей драчке при закрытых дверях, а посему можно уже о ней и забыть.
— Ты знаешь, что Скурихина в министерство забирают?— без обиняков спросил он.
— Знаю,— спокойно отозвался Гусев.
— И кого бы ты ожидал увидеть на его месте?
— А вот это нужно подумать... А сам Скурихин кого предлагает?
— Скурихин...— пропыхтел директор и надолго смолк. Могло даже показаться, что он забыл о вопросе. Гусев не спешил, выжидал:
Скурихин был заместителем главного инженера по техническому перевооружению. Он работал на перспективу. Правда, многого он сделать не успел, ибо должность такую ввели недавно. До этого он работал просто заместителем, подчищал грехи главного. Он был наиболее вероятным кандидатом на пост главного инженера. Ему еще не было сорока, в должности зама он проработал всего четыре года, а теперь его забирали в Главное техническое управление министерства, и не кем-нибудь, а сразу начальником ГТУ.
Гусев знал, что когда пополз об этом первый слушок, директор землю рыл — доискивался, где у Скурихина лапа и кто его тащит наверх. Не доискался, был вынужден успокоиться на том, что Скурихин хорошо себя зарекомендовал, а такой неожиданный скачок объяснялся попросту тем, что на пост начальника ГТУ было два своих, министерских, кандидата, и интриги шли там вовсю. Так что Скурихин попал в струю почти случайно. Замминистра, вдоволь поманежив интриганов, вдруг назвал свою кандидатуру. Со Скурихиным он познакомился в одной из комиссий по проверке предприятий, тот ему понравился, он его запомнил, частенько включал в разные комиссии и вытаскивал на совещания. А сейчас он его вспомнил назло жаждущим.
Василий Александрович, убедившись, что козни никто за его спиной не строит, быстро сообразил, что такой шанс посадить наверху еще одного своего человека повторится нескоро, и тоже начал подталкивать Скурихина верх. Теперь, видимо, вопрос решился окончательно, раз уж директор заговорил об этом вслух.
Поскольку директор не отвечал, Гусев добросовестно поразмыслил и честно признался:
— Не знаю, Василий Александрович. Ума не приложу — очень уж неожиданно вопрос возник...
— Это ты брось, Гусев,— в голосе директора звучала насмешка,— где уж неожиданно. Вот что не знаешь — поверю. А что неожиданно — это ты брось...