Машина
Шрифт:
Для обработки данных сейсмозондирования в машине предусмотрен был специальный блок. Москвичи, недолго думая, приспособили для этой цели похожий блок от армейской техники. Разрабатывалась эта техника лет пятнадцать назад и содержала реле, контакторы, следящие системы и прочую белиберду. В блоке во время работы постоянно что-то жужжало, щелкало и вращалось. Ясно, что там, где крутится, там и заедает время от времени. Ребята предложили этот блок не дорабатывать, а вообще выкинуть. Вместо него они решили приспособить стандартную мини-ЭВМ, процессоры для которых недавно начали выпускать сразу несколько электронных
Но молчал Фросин не зря. Эта идея была как нельзя более некстати. Фросин пробивал в масштабе завода целый комплекс организационных мероприятий, связанных с перецеховкой блоков. С внедрением этих мероприятий каждый цех приобрел бы свой отличный от других профиль. Ведущая роль отводилась при этом самому сложному блоку — блоку обработки данных. Заменив его на ЭВМ, завод получал немалую, в десятки и сотни тысяч рублей, экономию, не говоря о надежности, качестве и прочем. Но производство оставалось бы на том же уровне, проблема специализации цехов теряла свою остроту. Фросин сейчас не думал, чем поступиться. Не стоял перед ним этот выбор. Он думал, как объяснить регулировщикам, что к их идее надо будет вернуться года через два-три.
Фросин нашел слова, прозвучавшие достаточно убедительно, но тут же понял, что парни остались при своем мнении. Как последний аргумент, он прибегнул к сакраментальному: «Я запрещаю»... Получилось совсем скверно — Гена оскорбленно-язвительно поинтересовался, следует ли понимать это, как запрещение вообще думать, и вместе с товарищем непримиримо покинул кабинет.
Дальше все завертелось неправдоподобно быстро. Гена написал рацпредложение. Предложения такого масштаба встречаются нечасто, поэтому рассматривал его техсовет. Фросин так и не узнал, сыграло ли свою роль то, что главный получил возможность отклонить предложения Фросина. Скорее всего, нет. Главный инженер и так бы не согласился перестраивать работу цехов. Цехи его устраивали и в том виде, что имели сейчас. Просто с внедрением микроЭВМ острота и необходимость перестройки сглаживалась, поэтому техсовет благополучно поставил крест на всех начинаниях Фросина.
Фросин вызвал Гену. Сейчас в этом долговязом флегматичном парне воплотилось для него все, что мешает ему работать. Фросин высказал Гене все, что думает о нем и его мышиной возне за спиной начальника. Гена, не потеряв хладнокровия, ответил, что не видит связи между новой конструкцией блока и перестройкой производства. Поэтому ставить одно в зависимость от другого — преступление с государственной точки зрения. Напротив, нужно всемерно пробивать и то, и другое. А что удалось сделать раньше, то пусть так и останется.
В общем, Гена ответил правильно. Хорошо ответил. Так его учил Фросин, к этому его готовила вся предыдущая жизнь. Но Фросин не захотел или не смог увидеть в его словах жизненной правды. Он уже свыкся с мыслью, что нужно многим поступиться, чтобы получить позиционное преимущество в игре, называемой «промышленное производство». Крепко зажав руками край стола, чтобы не хлопнуть по нему с маху кулаком, Фросин тихо и внятно предложил Гене написать заявление о переводе в другой цех, в конструкторы, к черту на рога... А он, Фросин, видеть его
Еще через минуту заявление украсилось резолюцией Фросина: «Отдел кадров. Согласен на увольнение без отработки. Нач. цеха Фросин».
28
Алия пришла, чем-то крепко расстроенная. Ужинали в молчании. Фросин пытался шутить, но шутки повисали в воздухе. Тогда он озлился, ушел в комнату и плюхнулся на диван. Из кухни доносилось непримиримое позвякивание посуды. Фросин вслушался, потом раздражительно хмыкнул и отгородился газетой — чтобы не видеть, как она домоет и войдет.
Она вошла. Фросин слышал ее шаги по комнате. Она остановилась у стола, потом села, разложила свои тетрадки. Фросин уже решил, что она начала заниматься, но она неожиданно спросила:
— Как у тебя дела?
— Нормально.— Он пожал плечами, не опуская газеты.
Алия клонила к чему-то своему, неясному пока Фросину, потому что снова начала:
— На работе у тебя как? На работе? Фросин снова пожал плечами:
— Нормально...
— Витя, ты можешь поговорить со мной серьезно?
Он настороженно опустил газету. Алия сидела за столом, положив перед собой руки, выпрямившись. Отсюда, с дивана, видны были под столом ее длинные точеные ноги. Он перевел взгляд с них на лицо и ответил:
— А я с тобой всегда серьезно разговариваю.
— Ты мне можешь сказать правду, что у вас с Геной произошло?
Это было как раз той темой, на которую Фросину разговаривать не хотелось. Гена попортил ему столько крови, что даже вспоминать о нем было неприятно. Поэтому Фросин пробормотал скороговоркой:
— Ну, подписал, подписал я ему заявление. Все тип-топ, все ладом...
— А с чего это он вдруг написал заявление?
Тон был прокурорский. Алию окутывала торжественная строгость, и Фросин понял, что отвязаться не удастся, он со вздохом сел. Диван скрипнул от его движения.
— Ну, чего ты от меня хочешь?— голос вышел жалостливым, но на Алию и это не подействовало.
Выждав суровую паузу, она ровным голосом предупредила:
— Имей в виду — мне все известно!
И эта туда же! Фросин бросил газету, поднялся, заходил по комнате. Алия следила за ним взглядом. Фросин сердито бросил:
— Раз уж тебе все известно, то не спрашивай, что у нас с ним произошло.— Он сделал ударение на словах «у нас с ним».— У нас с ним ничего не могло произойти. У нас с ним слишком мало общих точек. А вот у него произошло.
Фросин снова выделил слова «у него».
— У него, раз уж ты так интересуешься, произошли сущие пустяки. Он только ослушался моего прямого приказания, чем загубил очень важное дело. А потом он только подал мне заявление, а я только написал: «Не возражаю»!
Алия не сводила с Фросина глаз. Фросин почувствовал вдруг злой азарт и прилив сил, как всегда перед схваткой. Действительно, все вдруг оказалось против него — начиная с проклятого щенка Гены с его проклятой идеей и кончая Алией. Впрочем, Алия поет с голоса Наташки, Гениной жены. Что ж, придется выдержать и это объяснение.