Машина
Шрифт:
Алия промычала что-то в ответ, но та и не вслушивалась. Ей не нужны были ответы. Ей нужны были слушатели. Да не просто, чтобы на ходу или по делу чего, а так вот — посидеть да поговорить. И она с добродушной завистью протянула:
— Да ведь у тебя, чай, обстановка-то не хуже. У тебя, слышь, муж-то в больших начальниках ходит?
Алии неприятны были расспросы. Помогли девочки. Они бывали у Алии с Фросиным и рассказали комендантше. Она заинтересованно слушала, переспросила кое-чего про мебель, а потом безапелляционно заявила:
— Да не шибко-то большой начальник! И квартирка однокомнатная, и мебеля не шибко... Нет, девки, вам на меня богу молиться надобно...
Дождавшись чаю, выдув
По уходе комендантши они беззлобно позубоскалили еще на ее счет. От ее назидательных историй попахивало нафталином. Рассказывая, она призывала в союзницы Алию — в ее понятии замужняя Гарипова была в чем-то ей теперь ровня, не то что эти свиристелки. Она уверена была, что Алька будет теперь положительно влиять на подружек.
Комендантша уже много лет жила среди студентов. Бесчисленные поколения их прошли перед ней. Она привязывалась к ним, но студенческое житье скоротечно, и одни привязанности безболезненно вытеснялись другими. Постепенно безалаберные студенческие порядки накрепко въелись в ее душу. Комендантша и не замечала, что становится малость чудаковатой, и тем более не замечали этого студенты. Сегодня Алия, взбудораженная и настороженная переломами в своей жизни, с умилением обнаружила, что у толстухи с детства впитанные представления о долженствующем порядке вещей мирно сосуществуют с ухватками и словечками молодежи. «Залипуха», «лажа», «клево» и «чувиха» сменялись более поздними напластованиями. «Путево» и «хиппово» она произносила так, что это казалось в ней совершенно естественно. Если она что-то хвалила, то «не слабо!» являлось эквивалентом наивысшей оценки. Комендантша была находкой для лингвиста, возжелавшего бы написать монографию о студенческом сленге, то бишь, жаргоне от время оно до наших дней.
Алия опять вспомнила комендантшу, устроившись на скрипучей раскладушке и попытавшись вызвать сон. Сны не приходили и к девчонкам. Начался в темноте бесполезный разговор — о тряпках и о мальчиках, о преподавателях и о лекциях. Алия помалкивала. Ей было о чем думать и вспоминать. С комендантши мысли переключились на Фросина. Алия уже не могла вспомнить, за что его осуждает. Точнее, она это знала, но мотивы казались уже совершенно неубедительными. Подумаешь, в запальчивости назвал себя и других винтиками, да и смысл-то был необидный. Фросин хотел подчеркнуть, что каждый должен на своем месте быть до конца добросовестным. Это уж она сама потом придралась, к форме, а не содержанию... И другое все ерундой было — то ей пренебрежение к людям увиделось, то еще чего. Единственное реальное обвинение, которое переполнило ее негодованием, и то сейчас казалось уже не столь тяжким. Чувствовала Алия, что погорячилась...
Незаметно Алия уснула. Ей приснился Фросин. От радости она проснулась и не сразу осознала себя на раскладушке в аспирантской квартире с сонным дыханием девчонок. Потом ей суало себя жалко и она чуть не заплакала. Ругая себя за слезливость, она вдруг подумала о Фросине — как он? Тут же она честно призналась себе, что больше всего ее возмущает не его проступок по отношению к Геннадию, проступок, который теперь выглядел не таким уж доказательным, а то пренебрежение, которое явствовало из нежелания разыскать ее и попросить прощения. Она мучается, спит кое-как на раскладушке, а ему безразлично, где она и что с ней. Нет, он ее никогда не любил. Она так и заснула с этой мыслью и со слезами.
А утром ей подумалось, что она в корне не права, бросив Фросина одного
32
Наступило воскресенье. Вставать и спешить куда-то было не нужно, но не спалось. Проснулись все трое и лежали, лениво переговариваясь в темноте — светало уже по-зимнему поздно. Алия чувствовала, что тело, впервые за эти долгие горькие дни, налито веселой бодростью. Она с удовольствием вспомнила свой сон и Фросина в нем и с улыбкой прислушалась, как ее однокурсница Валентина поддразнивает букваришку. Та уже несколько раз ходила в кино с мальчиком из своей группы. Мальчик был красив и застенчив. Валентина тоже была красива — налитая девица, с тонкой талией и яркими пухлыми губами. Пока мальчик, стесняясь, ждал свою подружку, Валентина расхаживала по квартире, вызывающе покачивая бедрами и отводя назад плечи. Свитеры на ней всегда были на два размера меньше, чем надо, а лифчиков она дома не признавала. Ей нравилось, что мальчик краснеет и отводит взгляд.
Сейчас Валентина рассказывала сон. Во сне она видело этого мальчика и целовалась с ним. Сон она пересказывала с подробностями. Она врала самым бессовестным образом, девочка-первокурсница это отчетливо понимала, но страдала. Сегодня они с мальчиком опять должны были идти в кино.
Алия не выдержала и прикрикнула:
— Перестань, Валька! Ты ее не слушай, она все врет.
Потом она выскочила из постели и прошлепала к окну — открыть форточку. С улицы пахнуло талым воздухом — первые, не то еще осенние, не то уже зимние морозы сменились оттепелью. Постояв так и озябнув, Алия шмыгнула к Валентининой кровати и, завопив:
— Ты угомонишься, наконец? — прыгнула к ней.
Началась веселая возня, прекратившаяся только после того, как обе изнемогающие от хохота противницы вывалились на пол, потянув за собой одеяло и подушку. Первокурсница включила настольную лампу и весело посверкивала на них глазами. Ей тоже хотелось принять участие.
Все утро Алия была беспричинно весела. Сходив с девчонками в столовую, она поплескалась под душем и долго наглаживала выстиранную вчера юбку. Одевшись, она покрутилась перед зеркалом, размышляя, стоит ли подмазаться, но решила, что не стоит и только чуть тронула за ушами стеклянной пробкой от духов. Тонкий аромат чувствовался некоторое время, потом исчез, но Алия знала, что просто привыкла к нему, он никуда не делся, он здесь, с нею. Это были хорошие духи. Рижские. Подарок Фросина — она сама сказала ему, какие подарить.
Алия вышла из дому в шубке и чуть не вернулась надеть пальто, но вдоль улицы подул ветерок. Он был сырым и весенним, заставлял зябко ежиться, и она не стала переодеваться. Снег на тротуарах, уже притоптанный за последнюю неделю, отволг, стал серым и податливым. Он похрупывал под ногами, не сухим льдистым хрустом, а влажноватым коротким всхлипом.
Фросина дома не оказалось. Никто не отозвался на ее условные звонки. Она постояла с бьющимся сердцем перед дверью, еще позвонила, потом нехотя вышла из подъезда.