Маска ночи
Шрифт:
– Тогда мы должны поехать в Глостер, – сказал я.
Уже произнося это, я почувствовал, что кровь приливает к моему лицу. Зачем я говорил это? Только чтобы заполнить паузу.
– Да, можно поехать в Глостер – или Вустер – или Лестер. Какая разница?
На этом Дик Бербедж аккуратно поставил свой стакан на пол, поднялся и вышел из комнаты. Он был пьян и сердит, но сдерживался. Шекспир не сделал попытки остановить его. Снова воцарилось молчание. Я спрашивал себя, как скоро мне самому можно будет удалиться. Но это было не так-то просто.
Шекспир жестом пригласил меня занять
– Почему ты сказал Глостер?
– Понятия не имею. Это было первое, что пришло мне в голову.
– И почему ты заявил, что Хью Ферна убили? И не говори, что об этом ты тоже понятия не имеешь.
Что ж, раз уж именно поэтому в первую очередь я и пришел к Шекспиру, не было оснований отмалчиваться. Запинаясь, я поведал ему о заключениях, которые я уже привел, хотя, произнесенные вслух, они звучали еще менее убедительно. Я не понимал, зачем доктору Ферну вдруг накладывать на себя руки, я был одним из последних, с кем он говорил, и он ничем не выдал того, что собирается сделать, и так далее.
– Очень хорошо, – сказал Шекспир. – И ты думаешь, что можешь проникнуть в сердце другого человека и судить о его намерениях, если он решил не выдавать их?
– Этого я не говорил. Это больше вопрос здравого смысла.
– Здравый смысл говорит, что, если человек умирает насильственной смертью в запертой изнутри комнате и нет никаких признаков – или возможностей – вмешательства другого, отсюда непременно следует, что этот человек учинил насилие сам над собой, особенно если орудие для этого так просто в обращении.
– Думаю, так.
– Мне эта идея нравится еще меньше, чем тебе, Ник. Покончить с собой – ужасный исход, это смертный грех. Может, это все-таки был несчастный случай.
Это выглядело еще менее правдоподобным, но я промолчал.
– Хью Ферн был моим старым другом. Завтра я должен утешить его жену. Хью и я провели вместе детство.
– Знаю, – сказал я. – Вы вместе браконьерствовали.
– Кто сказал тебе это? Он? – спросил Шекспир.
Я уже готов был сказать: нет, это тысказал мне, но вместо этого пожал плечами и ответил:
– Я так слышал.
– Не верь всему, что слышишь. Или даже тому, что видишь. Не спеши делать выводы из того, свидетелем чему ты стал сегодня днем. Не торопись с заключением об убийстве – и о других вещах.
Шекспир взглянул на меня со своего стула по другую сторону дремлющего очага, а затем поднял стакан.
О других вещах.
Хотел ли он этим намекнуть на собственное поспешное появление во дворе таверны вместе с Джейн Давенант? Я вспомнил, как она помогла ему облачиться в костюм монаха, одернула его поверх рубашки, что уже была на нем надета, – довольно легкого одеяния для пасмурного, дождливого дня. Я припомнил, что ранее, во время перерыва, видел, как Джек Давенант угрюмо бродит по «Золотому кресту». Может, хозяин «Таверны» горевал не о торговле, в которой терпел убытки из-за своего конкурента. Может, он горевал по совсем иной утрате. Может, он искал свою жену, которая в это самое время была где-то в другом месте, а может…
За одной мыслью пришла другая. Мой взгляд быстро перелетал в темноте с предмета на предмет в поисках кровати в комнате Шекспира. Это была довольно просторная кровать – но ведь это, вероятно, было лучшее помещение в «Таверне», как раз подходившее прославленному постояльцу. Потом я почувствовал смущение, поймав взгляд Шекспира, смотревшего на меня в то время, пока я оглядывал комнату. Если мне было холодно, когда я вошел сюда, то сейчас возле угасающего огня мне стало жарко.
Мне и в голову не приходило спросить у Шекспира что-нибудь прямо. Или, вернее, приходило, но я тут же прогнал эту мысль. Я помнил, что Хью Ферн говорил мне о способности Шекспира обижаться. Он мог быть терпелив и легок в общении, но у всех есть свои пределы. Мне стало еще жарче. К счастью, Шекспир сменил тему. Может, ему тоже было неловко.
– Не распространяйся особо о маленькой вспышке Дика, Ник. Он беспокоится за семью.
Я закивал несколько усерднее, чем требовалось:
– Я так и подумал.
– Когда обзаведешься семьей, ты поймешь.
– Возможно, именно поэтому семья пока не входит в мои планы.
– Планы, –фыркнул Шекспир. – Ты планируешь, какую рубашку надеть на неделе или в какой кабак пойти перекусить, а брак или семью ты не планируешь. Если только ты не принц или наследник огромного поместья – но и тогда это за тебя планирует кто-то другой.
Если я ожидал некоторого небольшого откровения по поводу незапланированных браков, то меня ждало разочарование, так как Шекспир произнес:
– Это был не лучший день. А завтра утром Бербедж и я должны навестить вдову.
Я понял намек и поднялся. Шекспир рассеянно пожелал мне доброй ночи. Я оставил его потягивать вино и смотреть на дотлевающие уголья и пошел вниз, намереваясь вернуться в нашу спальню в «Золотом кресте» по соседству.
В темноте у подножия лестницы я чуть не столкнулся с человеком. Я пробормотал слова извинения и ожидал, что он начнет подниматься по ступенькам, которые теперь были свободны. Но человек не двигался. Он вглядывался в мое лицо, и я узнал Джека Давенанта.
– Вы навещали мастера Шекспира? – спросил хозяин.
– Да.
– Он один?
– Теперь – да, – сказал я, затем, поняв, что мой ответ мог быть неверно истолкован, добавил: – Дик Бербедж был с ним, но он ушел некоторое время назад. Не думаю, что Шекспир хочет, чтобы его беспокоили.
– О, я его не обеспокою. Я люблю этого человека.
Это прозвучало настолько странно, неожиданно, в почти полной темноте, что я не мог оценить тон Давенанта. Насмехается он или действительно имеет в виду то, что сказал?
– Вы были там сегодня днем, не так ли? – спросил он. – Вы были рядом, в «Золотом кресте»?
– Я член труппы слуг лорд-камергера. Я играл в «Ромео и Джульетте».
– И мастер Шекспир тоже?
– Да, он играл монаха.
– Того, что умер?
– То был другой актер. Или, скорее, не совсем актер, а доктор Ферн. Когда его не смогли найти во время перерыва, Шекспир взял на себя его роль.
– А что, мастер Шекспир был неподалеку в это время?