Маска ночи

Гуден Филип

Я наблюдал, как Пирман вслепую шарит по внутренней стороне двери, просунув в щель неловко согнутую руку.

– Не могу ничего нащупать.

Он помрачнел, но потом слегка оживился:

– Сэр, ваша рука, вероятно, длиннее. Вы не попробуете?

Он отодвинулся в сторону. Я просунул руку в неровную щель и принялся ощупывать поверхность. Сначала и мне ничего не попалось, но вдруг кончики моих пальцев коснулись чего-то металлического. Когда пальцы обхватили скользкий металл, я невольно выкрикнул:

– Есть!

Я мог бы попытаться повернуть ключ изнутри и таким образом попробовать открыть дверь, но сложно было как следует

ухватиться за головку и стержень ключа. Вместо этого я крепко зажал его и медленно вытянул из замка, не дыша от страха, что он выскользнет из моей хватки. Медленно я вынул из пролома руку со стиснутым кулаком. На те мгновения, что занял у меня этот процесс, я забыл обо всем. О полутемном коридоре, напряженном взгляде помощника доктора, отдаленных звуках барабанов, рожков и топоте ног со стороны сцены. Только когда я торжествующе поднял ключ, я отметил все это снова. Настоящая цель добывания ключа оказалась на крошечную секунду забыта. Я стоял и спрашивал себя: что делать дальше?

– Открывайте, мастер Ревилл.

Я повернул ключ в замке ветхой двери. Ключ заскрежетал из-за ржавчины на выемках – видимо, им не очень часто пользовались, – но сама дверь распахнулась внутрь от легкого толчка моей руки. Мое сердце забилось сильнее, когда я увидел, что серая куча на грязном полу кладовой была человеком. Тело лежало на боку, спиной к нам, но, насколько я мог разглядеть его затылок, это действительно был Хью Ферн. Я почувствовал, что Пирман хочет протиснуться вперед, ощутил его горячее дыхание на своей шее.

– Господи Иисусе!

Он стрелой бросился в комнату и склонился над телом. Почтительно протянул руку и коснулся плеча лежавшего человека. Затем потряс его. Ответного движения, внезапного пробуждения не последовало. Этот человек не спал. По-прежнему на корточках, Пирман наклонился над телом, затем повернулся ко мне. На его лице застыл ужас. Он с трудом выдавил из себя слова:

– Боже, это мой хозяин.

– Он мертв?

Пирман снова взглянул на тело и простонал – долгий звук отчаяния:

– Да.

– Я позову помощь, – сказал я.

Я поспешил вон из коридора. Уходя, я слышал, как Пирман стонет и зовет доктора Ферна.

Я хотел убраться подальше. По крайней мере, прежде чем вернуться, нужно привести свидетелей, больше свидетелей, чем один-единственный обезумевший от горя слуга.

Главное – самому не оставаться поблизости от трупа. (Не только из-за естественной брезгливости; я внезапно осознал, что я был одним из последних, кто видел доктора Хью Ферна живым, что рубашка моя была в крови, что любой, обнаруживший Николаса Ревилла возле тела, может сделать неправильные заключения. Так случалось со мной и раньше, и если это похоже на расчет – увы, ничего не могу поделать.)

Оказавшись на более открытом пространстве позади нашей сцены, я повстречал своих товарищей, слонявшихся вокруг в довольном, несколько покровительственном расположении духа. Действие было закончено. Ромео и Джульетта мертвы. Враждующие семьи объединены общим горем. Все пляски наконец сплясаны. Музыка стихла. Публика была вольна пойти домой или вернуться к своей дневной выпивке и прочим удовольствиям.

Я выдохнул имя Хью Ферна, но мне не пришлось больше ничего добавлять. На моем лице, должно быть, отразилось что-то из настоящей трагедии, разворачивавшейся в коридоре «Золотого креста». Я махнул рукой в сторону крытого прохода.

Шумная компания «Слуг лорд-камергера» увлекла меня с собой. У некоторых из нас костюмы были запятнаны кровью: Парис, Джульетта, Тибальт – все мы побывали в сражениях. Всей толпой мы поспешно прошли вдоль по коридору и за дверь дальней комнаты. Я был в хвосте, но через головы остальных разглядел все, что происходит.

Эндрю Пирман был там же, где я его оставил. Он стоял на коленях у тела своего хозяина, которое было уже перевернуто на спину. Пирман прижимал ладони к лицу, как будто не мог больше вынести вида трупа. Хью Ферн, по-прежнему в одежде францисканского монаха, лежал, глядя в потолок комнаты, ставшей его последним пристанищем. Лицо его исказила гримаса ужаса, зубы были обнажены. Глаза выпучены. В его смерти не приходилось сомневаться. Как и в том, каким образом она произошла. Почти посредине его груди в складках пропитанного кровью одеяния монаха торчала рукоятка кинжала.

Тело вынесли и положили у входа в узкий коридор – но не раньше, чем отправили пару слуг за простыней, чтобы постелить на землю. Возникло странное ощущение, что время остановилось. Люди – актеры, гостиничная прислуга, горожане, не успевшие разойтись после представления, – сновали, сменяя друг друга, возле тела. Кто-то пришел поглазеть, иные казались по-настоящему потрясенными. Шекспир проводил срочное совещание с Бербеджем и Томасом Поупом – последний все еще был одет в костюм кормилицы Джульетты, неуместный в данной обстановке. Я подумывал было уйти, но присутствие большого количества народа несколько успокаивало. К тому же, так как именно я обнаружил тело, я чувствовал себя обязанным остаться. Эндрю Пирман потерянно бродил по двору. Как покинутый пес, он не мог далеко отойти от своего хозяина.

Послали за коронером, но посланный вскоре возвратился и сказал, что тот занят другим покойником, а тело Хью Ферна следует подержать еще несколько часов. Но где? Оуэн Мередит не выказывал большой охоты размещать покойного доктора в «Золотом кресте». К счастью, проблема была решена с появлением на сцене нового действующего лица.

Мне он, впрочем, не был незнаком. Протискиваясь сквозь толпу, появился тот самый тип с отвисшим подбородком, которого я повстречал у Вильяма Сэдлера в Крайст-Черч. Одет он был так же хорошо, как и в тот вечер. На одни его башмаки мне пришлось бы копить несколько месяцев. Он вынул дорогие восьмиугольные часы и с нарочитой важностью посмотрел на них – уж не знаю зачем, если только он не хотел произвести на нас впечатление своим богатством и положением. Установив время, он встал над телом Ферна, потер руки, а затем наклонился, чтобы осмотреть его раны. Я тем временем обратил внимание на кое-что странное, возможно, меня навели на эту мысль великолепные башмаки появившегося человека.

Странность была связана с ногами Хью Ферна. В какой-то момент перед своим первым выходом на сцену в качестве брата Лоренцо он поменял нарядные туфли с серебряными пряжками на более простую обувь, более подходящую для бедного монаха, которого он играл. Не знаю; где он достал эти башмаки, но мне доставило удовольствие, что он послушался совета молодого актера. Теперь же, когда он лежал мертвый во дворе «Золотого креста», на нем вновь были его собственные туфли – те самые, украшенные серебром и из тонкой кожи. В остальном он по-прежнему был одет как францисканец – в серую рясу, правда перепачканную кровью. Сменились только его башмаки. Я ничего не понимал.