Маска резидента
Шрифт:
— Мы требуем, — настаивал командир.
— Три человека, — угрожающе сипел главарь бандитов.
— Мы отказываемся подчиниться...
— Последний раз...
Бандиты, толкаясь рукоятками пистолетов, полезли в толпу. Ну не безумцы ли?! Для чего предназначено огнестрельное оружие, как не удерживать противника на расстоянии? А они в рукопашную прут, уравновешивая тем возможности пистолета с банальным столовым ножом. Похоже, их обучали тактике ведения боя в ближних, за танцплощадкой городского сада, кустах. Отсюда и тяга к бестолковой, стенка на стенку, потасовке. Подводит их хулиганское детство...
Истошно закричали женщины.
Ближние к бандитам мужчины, пытаясь оказать сопротивление, неумело замахали кулаками и тут же упали на колени, зажимая разбитые в кровь лица. Среди них был и я. Скучная мне досталась роль — жертвы и не умеющего за
Что-то реальное успел сделать только командир. Вырвавшись вперед, он, увернувшись от тычка обреза в живот, хорошим прямым ударом в челюсть сшиб с ног самого крупного бандита. Рассвирепевший главарь ударил его пистолетом по затылку. Черту под дракой подвел выбравшийся из свалки автоматчик — длинная очередь, громоподобно прозвучавшая в замкнутом пространстве металлического трюма, оглушила и нападавших, и защищающихся. Заложники испуганно отхлынули к одной из стен.
— Падлы! Гниды вонючие! — ругался главарь бандитов, утирая кровь с разбитой губы. — Перестреляю гадов! — Рядом с ним недвижимо лежал командир.
— Ты и ты, поднимите его наверх, — приказал бандит, угрожающе поводя стволом пистолета. — Ну! — щелкнул курком.
Заложники, один из пилотов и выживший инкассатор, повиновались. Когда дело было сделано, вниз никто не спустился. Хлопнул люк. Узников стало меньше на три человека.
Вечером нам снова дали послушать радио. Переданное сообщение повергло всех в ужас.
«...тела убитых заложников были обнаружены около городской свалки после анонимного звонка в городской отдел милиции. Преступники продолжают настаивать на своих требованиях, угрожая новыми убийствами. Еще раз обращаемся к помощи населения...» Дикторша бесстрастным голосом передавала текст, от которого у всех сидящих в трюме волосы на голове поднимались по стойке «смирно».
То есть даже так! То есть трупов они не боятся! Игра идет на полном серьезе, и наши вчерашние собратья по несчастью взяты не для уборки гальюна или допроса, как мы предполагали ранее, а лишь в качестве дополнительного аргумента в затянувшемся между властями и преступниками противостоянии? Их отвели подальше и хладнокровно пристрелили лишь для того, чтобы подтвердить серьезность декларированных ранее угроз.
Мол, сказали убьем — получайте три трупа! Однажды произнесенное слово «заложник» обрело совершенно реальное для узников значение. Их взяли в залог под чужие жизни И могут затребовать в любой следующий момент. Всякая фраза в словесной перепалке вроде «Мы подтверждаем серьезность своих требований» или «Мы вынуждены поторопить события» может обернуться очередными выстрелами из пистолета в затылок. В мой в том числе!
— Послухали? — поинтересовался главарь бандитов. — Все поняли? Тогда черкните записки своим родственникам. Мы перешлем в случае чего. А еще письмецо в милицию, чтобы пошевелились. Пожалобней пишите, а то они там твердолобые, нормального языка не понимают. Складно напишете — еды дадим. Как закончите — шумните.
Теперь стало понятно, почему они так заботились о нашей информированности. Им недоставало весомого психологического фактора — коллективной мольбы о помощи.
И пленники писали, молили пойти на все требуемые бандитами уступки. Они проиграли, потому что хотели сохранить жизнь любой ценой, пусть даже ценой унижения. Их разделили и теперь властвовали над их душами и телами. Они были готовы на все, лишь бы сохранить свои жизни.
К исходу следующего дня из массы пленников бандиты выдернули еще одного обреченного человека. На этот раз обошлось без драки — силы сопротивления заложников были сломлены изъятием из их среды наиболее боеспособных и задиристых мужчин. Заложники не пытались сопротивляться. Они безропотно подчинялись, надеясь лишь на одно — что до них очередь дойдет не сегодня. И даже выбранный в качестве очередной жертвы мужчина не протестовал — шел, потупив глаза, на заклание, как бессильный, ничего не желающий понимать агнец. Но униженная смиренность его не защитила — через несколько минут раздался одиночный выстрел.
Дело принимало все более скверный оборот. Так, по одному, они могли перестрелять всех заложников. Я имел все шансы сохранить Тайну, запечатав ее, словно джинна в кувшин, в оболочку собственного тела, а уж труд бросить этот дорогой для меня сосуд на дно самого глубокого моря возьмут на себя бандиты. Что ж, будем безропотно ждать своей участи, заботясь только и исключительно об интересах Конторы.
Но неожиданно события изменили свое плавно-трагическое течение. Непонятно какими соображениями руководствуясь, бандиты отделили мужчин от женщин, расселив их по отдельным каютам. Что их заставило это сделать? Боязнь нового бунта? Опасение, что эмоциональность женщин рано или поздно облечется в слова, раздразнит сильный пол, устыдит их самолюбие? Но зачем тогда разделять мужчин, разводить их по камерам-одиночкам? Чтобы они не сговорились, не передали друг другу информацию?
Бандиты явно не владели ситуацией. Я, наблюдая происходящее изнутри, прекрасно понимал, что новый бунт невозможен, что за призрачную возможность оказаться в живых в дальнейшем каждый готов пожертвовать жизнью соседа. Об общем сопротивлении не могло быть и речи. Каждый нашел десятки аргументов в пользу пассивного ожидания, убедил себя в их абсолютности: бандиты вооружены и готовы стрелять в любой момент, пленники, наоборот, ослаблены долгим полуголодным заключением. Идти в бой — значит, провоцировать их на резню. А так остается шанс дождаться помощи извне. Наконец, самодеятельная борьба может нарушить планы милиции, помешать их действиям, направленным на освобождение заложников... Слова, аргументы, умозаключения, за которыми стоит исключительно страх. Страх умереть на день, на час раньше уготованного судьбой срока. На сегодняшний день пленники охраняли себя лучше самих бандитов. Любой зародыш сопротивления давился раньше, чем обретал форму действия. «Не смейте об этом даже думать! Вы развяжете им руки! Они станут стрелять! Если вам не дорога своя жизнь — пожалейте чужие...» Неужели преступники слепы? Неужели до сих пор не поняли, с кем имеют дело, не считали с лиц рабскую покорность? Или они преследуют какие-то свои хитрые цели?
Как бы там ни было, изменение режима содержания под стражей предоставило мне шанс на спасение. Вернее, даже не шанс, а призрачную надежду на него. Я остался один без круглосуточного пригляда пусть сочувствующих, но все равно чужих глаз. Один на один с врагом, который в случае неудачи уже не сможет рассказать об удивительных способностях, вдруг выказанных пленником. Фактически я получил право на попытку индивидуального спасения! И я не хотел ее упускать.
Освободиться от наручников, которыми меня приковали к койке, было не так уж и сложно. Открыть дверь каюты — тем более. Обезвредить, не поднимая лишнего шума, одного-двух встреченных в коридоре охранников — по силам. Гораздо сложнее было выжить без снаряжения, без нормальной одежды, обуви, спичек в окружающей тайге. Топать сотни километров в легких полуботинках и рубахе с короткими рукавами, потому что пиджак у меня предусмотрительные бандиты забрали еще несколько дней назад. Не могу же я выйти в ближайший населенный пункт, где неизбежно привлеку к себе внимание. Я имею право вынырнуть не ближе, чем в соседней области. Волки меня в таком виде, наверное, не сожрут — испугаются, но комары, но гнус — точно! Самое печальное, что у меня нет даже примерного представления, где я нахожусь, в какую сторону идти, чтобы не забраться в безнадежный тупик. Риск много выше среднего. И все же лучше он, чем ожидание стука и приглашения на палубу. Человек должен иметь право на выбор. Я предпочитаю мучительную и долгую смерть в дебрях тайги легкой и мгновенной, но навязанной мне чужой волей. Я хочу умереть так, как хочу умереть я! Я начал действовать. Обшарив по миллиметрам все оставленное мне наручниками свободное пространство каюты, я нашел случайно завалившуюся под матрац скрепку. То, что надо! Припомнив занятия по «взломке», я, словно увидев на классной доске чертеж замка наручников, стал с помощью пальцев и зубов фигурно изгибать скрепку в разные стороны. Первая попытка не удалась, и мне пришлось трудиться еще три часа, чтобы познать секрет замка. Секрет оказался до смешного простым: механизм запора износился до такой степени, что нормальная отмычка к нему не подходила. Она была слишком «правильная».
Я разболтал изогнутые на скрепке углы и выступы и этой, теперь уже ненормальной, отмычкой вскрыл замок. Снова закрыл и снова открыл. И так тридцать раз подряд, чтобы убедиться в бесперебойной работе «ключа». Уходить я решил ближайшей ночью. Оставалось лишь прихватить в последний момент кое-какие могущие пригодиться мне в тайге предметы.
Но бандиты перерешили мое решение. Я опоздал. Нет, они не надели на меня еще три или пять дополнительных на ручников; с ними я, наверное, смог бы справиться. Они не поселили ко мне в каюту дюжину наблюдателей, здесь бы тоже я что-нибудь придумал. Они поступили мудро и элегантно — запустили моторы и отогнали судно от берега, бросив якорь на мелководной банке.