Маскарад со смертью

Любенко Иван Иванович

– Весьма возможно, – согласился присяжный поверенный и, предупредив, что скоро вернется, покинул кабинет.

– Умыл! А? Умыл наконец, Никанорыч, адвоката! Вот голова! – похлопывая следователя по плечу, злорадствовал Каширин, расхаживая взад и вперед по кабинету. – Пусть вот Клим Пантелеевич под дождичком погуляет, помокнет, глядишь, и научится полицию уважать!

Как раз в тот момент, когда помощник начальника губернского сыска громогласно восхищался интеллектуальной победой Чебышева, дверь бесшумно открылась, и в проеме возник Ардашев. Его сюртук был совершенно сухим.

– Я, господин Каширин, в отличие от вас предпочитаю пользоваться многими полезными изобретениями человечества. – Адвокат раскрыл зонт и, чтобы дать ему просохнуть, поставил в угол комнаты. – А что же касается версии судебного следователя, то позволю себе с ней категорически не согласиться, поскольку она неверна. Скажите, Александр Никанорович, а кто же тогда повесил замок на место, если, следуя вашим рассуждениям, преступник, захлопнув люк, скрылся через чердачное окно? Мне трудно представить, какой вы найдете ответ. – Чебышев залился густой бордовой

краской и напоминал вареную свеклу. – В довершение к этому, если помните, не так давно я рассказывал вам о том, как проверить, был ли замок открыт своим, «родным», ключом или другим, специально для этого изготовленным. И если вы его разберете, то убедитесь в правильности моих предположений. Хотя, откровенно говоря, в этом теперь нет нужды.

– Вероятно, Клим Пантелеевич, вы уже имеете собственную версию происшедшего? – поинтересовался молчавший до поры почтмейстер.

В комнату вошли санитары, погрузили на носилки труп и удалились. Вопрос Расстегаева продолжал висеть в воздухе, и все ждали, что же ответит присяжный поверенный. Клим Пантелеевич приблизился к Чебышеву и раскрыл перед ним ладонь. В ней лежала гильза.

– Вы нашли ее? – вздрогнул тот от изумления.

– Как видите. На газоне, под окном.

– Да, но откуда… и почему там? – развел в изумлении руками следователь.

– Видите ли, Александр Никанорович, у нас с вами совершенно разный подход к расследованию. Вы начинаете с ходу строить версии на основании фактов, лежащих на поверхности, а недостающие звенья в цепи доказательств компенсируете предположениями, а значит, своей фантазией. В результате вы рискуете выбрать ошибочную версию… Я же с самого начала тщательно изучаю все мельчайшие детали, стараясь составить из них картину случившегося. Затем пытаюсь понять, как и почему кусочки одного события рассыпались в той или иной последовательности. А фантазия понадобится только в самом конце… Главное, в отличие от вас, я не строю гипотезы на зыбком песке догадок… Но простите за отступление и давайте вернемся к вопросу господина Расстегаева. Да, убийца все точно рассчитал, и погода в этот вечер ему благоволила – оглушительно перекатывались громовые раскаты и мелкий дождик добросовестно смывал следы ног на примятой газонной траве. Но, слава богу, кой-какие зацепки остались… Для злоумышленника не составило труда раздобыть монтерские «кошки» и, не вызывая подозрений, залезть на телеграфный столб, как раз напротив второго этажа, чтобы с расстояния в две с половиной сажени выстрелить в жертву. В подтверждение моих слов по всему столбу вы найдете свежие и достаточно четкие отметины от этих приспособлений. Так что в данном случае, господин следователь, ваша версия с окном, высказанная в прошлый раз, сейчас была бы как нельзя более кстати… Правда, с той лишь разницей, что вместо ходулей преступник воспользовался электротехнической амуницией. Вот поэтому сторож, находясь внутри, и не расслышал выстрела, а принял его за очередное грохотанье грома. Только вот гильза улетела немного в сторону и оказалась в траве. Кстати, устройство маузера таково, что если его перевязать тряпкой, то от этого может произойти утыкание патрона и пистолет на втором выстреле заклинит, хотя, возможно, это и позволит вам не потерять гильзу от первого выстрела. Ясно, что ни один уважающий себя стрелок на такой риск не пойдет. Кто знает, сколько раз придется нажать на курок? – Присяжный поверенный методично и безжалостно разбивал доводы оппонента.

Каширин вдруг встрепенулся, вскочил со стула, подбежал к окну, поднял портьеру и, точно слепой, стал водить ладонью по стеклу. Поймав на себе недоуменный взгляд начальника, он еще больше разволновался и, подступив вплотную к Ардашеву, нервно выговорил:

– Полнейший вздор и сущая несуразица! Вы забыли, почтеннейший господин адвокат, что пуля должна была оставить отверстие в стекле, а такового нет! – И, развернувшись, победно проследовал к своему стулу.

– Господин полицейский совершенно прав. Лично мне непонятно и другое обстоятельство: как же убийца мог прицельно выстрелить при закрытом окне и опущенных шторах? Он ведь не мог знать, где в момент выстрела будет находиться Афанасий Федорович, – усомнился в правильности рассуждений Ардашева Расстегаев.

Не обращая внимания на спорные доводы, Клим Пантелеевич открыл коробочку любимого монпансье «Георг Ландрин», внимательно посмотрел внутрь, будто выбирая очередную сладкую «жертву», но потом передумал, убрал конфеты в карман и, улыбнувшись, объяснил:

– Вы правы, господа, но только в том случае, если окна были закрыты, а портьеры опущены. Но поскольку пепельница полна свежих окурков, стало быть, покойный курил в комнате и наверняка открыл окно. А если допустить, что кому-то было известно о том, где и когда будет находиться Тюлькин в этот вечер, и этот господин, договорившись со своим сообщником, позвонил сюда в условленное время, допустим, ровно в девять? Услышав звонок, ничего не подозревающий чиновник приблизился к телефонному столику и, повернувшись лицом к распахнутому настежь окну, снял трубку. В этот момент раздался выстрел, и пуля влетела несчастному в лоб. Ну а потом оставалось лишь прийти сюда, закрыть окна на шпингалеты, опустить занавеси и вызвать полицию, как это и сделал господин Расстегаев.

– Это ложь, оговор и форменный навет. У вас нет никаких доказательств! – задрожал от гнева почтмейстер.

– Извольте, сколько угодно: ну, во-первых, начнем с того, что сегодняшний номер газеты «Северный Кавказ» вы читать никак не могли, потому что он не вышел, как и пять предыдущих. Насколько мне известно, в типографии господина Тимофеева рабочие бастуют уже седьмой день, и местная пресса не печатается целую неделю. Во-вторых, все присутствующие слышали, как вы заявили, что у вас дома зазвонил телефон, вы сняли трубку и услышали, как Афанасий Федорович прокричал всего одно слово: «На помощь!» Затем что-то

щелкнуло, как если бы на том конце упал телефон, и вы, почувствовав неладное, сразу отправились сюда. Так? А откуда вам было известно, что Тюлькин звонил именно из своего кабинета, если он сам об этом вам сказать не успел и здесь, как вы нам объяснили, вовсе не должен был находиться? В-третьих, насколько я знаю, единственная в городе ремонтная телеграфная команда находится непосредственно в вашем подчинении, и наверняка найдутся свидетели, которые смогут объяснить, при каких обстоятельствах у них исчезла одна пара «кошек». Что же касается мотива, здесь Александр Никанорович был полностью прав: покойник знал о ваших темных делах, связанных с растратой, и помогал заметать следы, внося исправления в бухгалтерские книги. Он наверняка догадывался и о том, что грабежи почтовых карет и убийства фельдъегерей тесно связаны с личностью молодого человека, дающего уроки вашему сыну. Я имею в виду беглого каторжанина Михаила Евсеева. Именно вы заказали Жиху крупную партию драгоценных камней. А с помощью заместителя, вскрывающего для вас всю корреспонденцию Соломона Жиха, вам стала доподлинно известна дата отъезда французских курьеров из Москвы. Позднее, чтобы отвести от себя подозрение, вы разработали план вооруженного налета на поезд еще в пути его следования, приказав сообщникам переодеться в горцев. Но вас кто-то опередил, и вы остались у разбитого корыта. После той неудачи вы продолжили организовывать нападения на экипажи с фельдъегерской почтой и убивать собственных служащих, цинично произнося траурные речи на их же похоронах. А заядлый картежник Тюлькин тем временем все чаще проигрывался. И однажды, когда он пришел к вам снова требовать деньги, вы ему отказали. В отместку за это он решил совершить кражу, но просчитался и был изобличен. Уговорив полицию оставить его на свободе, вы стремились, прежде всего, сохранить над ним свое влияние, а также иметь возможность в любой момент ликвидировать опасного свидетеля. Напоследок вы решили еще раз использовать вашего помощника и попросили его написать мне письмо с предложением о встрече на Успенском кладбище. Вам казалось, что Рамазан Тавлоев легко расправится со мной, а на следующий день другой соучастник – Михаил Евсеев – без труда убьет Тюлькина. А потом вы бы «случайно» подсказали полиции о возможном совпадении двух почерков: на письме, адресованном мне, и на служебных бумагах, написанных собственноручно покойным. Таким документом могла бы быть, допустим, книга по регистрации посылок, которую в конце каждой недели проверял и подписывал ваш заместитель. Сличение почерков подтвердило бы вашу правоту, и для всех главным злодеем оказался бы мелкий воришка и неудачливый картежник Афанасий Тюлькин. Знаете, впервые я заподозрил вас еще на званом ужине у Высотских, устроенном в честь окончания их дочери Александровской гимназии. Помните, рассуждая об ограблении поезда, вы опрометчиво назвали точное место совершения налета – две с половиной версты от станции Кавказская. А ведь об этом в газетах не писали и, насколько мне известно, никто, кроме Фаворского, этой информацией не обладал. Даже пассажиры не могли точно определить место экстренной остановки в ту ночь…

– Вы не смеете обвинять меня в совершении столь тяжких преступлений и позорить мое честное имя! Я сейчас же пожалуюсь губернатору! – дрожащим от негодования голосом прокричал почтмейстер и вскочил со стула. Было заметно, как его лицо померкло и приняло серый, почти земляной оттенок.

– Эх ты, есена вошь, куда хватил! Каторжанин губернатору жаловаться вознамерился! Видали мы таких кляузников… Было у меня намедни два смутьяна, взбаламутили аж четыре камеры. Еле образумил грешников. Научены уже. А я их старшими назначил по санитарному делу, вот они за порядком и глядят – параши за остальными арестантами выносят. Сидят себе тихо, помалкивают да клопов кормят… Правда, под нарами… Придется и тебя, господин-боярин-милостивый-ты-мой-государь, сегодня ночью уму-разуму поучить. Да что тебе мои уроки-то? Так, детская забава… А вот когда погонят тебя солдаты по Владимирскому тракту в Сибирь, то наши казематы раем земным покажутся! Ты уж мне поверь! Твоя сытая и спокойная жизнь с этой минуты навсегда закончилась и осталась в прошлом, а будущее – не приведи господь пожелать кому! Да только сам ты и виноват, что Бога прогневил, – монотонно издевался над почтмейстером Каширин, пуская ему в лицо папиросный дым.

Расстегаев смотрел на полицейского стеклянными, не моргающими глазами, как вдруг пошатнулся и, придерживаясь рукой за стену, тяжело опустился на стул. Он обхватил голову руками и задрожал всем телом, а потом, потеряв всякое достоинство, зашелся в глухих и беззвучных рыданиях.

Ардашев раскрыл окно. Сквозь открытое пространство в помещение ворвался свежий ветер и, безжалостно растрепав прозрачные шторы, колыхнул тяжелые портьеры. Покружив по стенам, он сбросил со стола несколько бумаг, толкнул дверцу шкафа и умчался обратно, наполнив комнату запахом дождя, мокрой листвы и промозглой осенней сыростью.

34

Накануне

I

15-й драгунский Переяславский императора Александра III полк был расквартирован в Ставрополе уже несколько лет. В начале осени, когда спадала нестерпимая августовская жара, весь личный состав отправлялся на маневры. В расположении самой части оставалось всего два-три дежурных офицера, немногочисленная обслуга и караульный взвод.

В сторожевой будке у ворот дежурил часовой. Завидев подъезжающий фаэтон, служивый приосанился, одернул гимнастерку и поправил висевшую сзади винтовку. С подножки экипажа легко спрыгнул молодой офицер с погонами ротмистра, с шашкой и серебряным аксельбантом на правом плече – отличительным знаком корпуса жандармов. Вот этот самый аксельбант и сбил солдата с толку, потому как в строевых воинских частях их носили только адъютанты, а таковых в пятнадцатом полку отродясь не было. Часовой вытянулся, собираясь докладывать, но офицер его опередил: