Маскарад
Шрифт:
— Я не верю в призраков, — решительно заявила матушка.
— О, Эсме! Ты ведь знаешь, у меня в доме их живет не меньше дюжины!
— О, я верю в призраков, — ответила матушка. — В настоящих призраков, грустных и печальных, они болтаются вокруг да около и воют, воют… Но я не верю, что они убивают людей или пользуются холодным оружием. — Она отошла на несколько шагов. — Здесь призраков и так хватает.
Нянюшка молчала. Когда матушка слушает, не прибегая к помощи ушей, лучше помалкивать.
— Гита?
— Да,
— А что такое «Белла Донна»?
— То же, что ядовитый паслен, только красивей.
— Так я и думала. Ха! Каков нахал!
— Но на оперном языке это значит Прекрасная Женщина.
— В самом деле? О! — Подняв руку, матушка дотронулась до твердого, как железо, пучка волос. — Глупости все это!
…Он двигался как музыка, как человек, который танцует в такт ритму, что звучит у него в голове. И на короткое мгновение, когда его лицо озарилось лунным светом, стало видно, что его лицо — это череп ангела…
После дуэта опять последовала овация. Публика аплодировала стоя.
Агнесса незаметно растворилась в хоре. Оставшуюся часть акта делать ей особо было нечего — разве что танцевать или, по крайней мере, двигаться как можно ритмичнее вместе с остальными цыганами во время цыганской ярмарки. Ну и еще слушать, как герцог поет про прекрасную погоду летом в деревне. Драматически воздев руку над головой.
Она вглядывалась в закулисный мрак.
Если нянюшка Ягг здесь, то и эта, вторая, тоже неподалеку. Не надо было писать эти письма домой… А и ладно. Им все равно не удастся утащить ее обратно, как бы они ни старались…
Остаток оперы прошел без смертей — по крайней мере, без тех, что не требовались по сценарию, долгих и красивых. Правда, возникла небольшая суматоха, когда одного хориста едва не пришиб мешок с песком, который случайно столкнули с верхнего помоста работники сцены, поставленные там, чтобы предотвратить дальнейшие «несчастные случаи».
Представление закончилось бурными аплодисментами. Большая их часть предназначалась Кристине.
А затем занавес упал.
А потом опять поднялся — и так несколько раз, пока Кристина принимала цветы и кланялась.
Агнесса поморщилась. С поклонами Кристина явно переборщила — аплодисменты были вовсе не настолько жаркими. «Ага, — с готовностью подтвердила Пердита, которая смотрела через ее глаза, — кланяется, как клоун на деревенской ярмарке».
А затем занавес опустили последний раз.
Публика разошлась по домам.
За кулисами и где-то наверху пересвистывались, подавая друг другу условные сигналы, работники сцены. В воздушном мраке исчезали целые куски мира. Кто-то обошел помещение и погасил большую часть огней. Поднимаясь, как воздушный пирог, вверх взлетела люстра. Ее подняли, чтобы потушить свечи и снять с них нагар. А затем: послышались шаги людей, спускающихся сверху…
Через двадцать минут после того, как затих последний хлопок, зрительный зал совершенно опустел. Было темно, горели лишь несколько свечей.
Послышалось клацанье ведра.
На сцену вышел (если такое слово применимо к его способу передвижения) Уолтер Плюм. Он двигался как марионетка на тонких резинках — его ноги, казалось, лишь случайно касаются пола.
Он принялся за дело. Очень медленно и очень старательно Уолтер подметал сцену.
Через несколько минут от занавеса отделилась тень и приблизилась к нему. Уолтер уставился на свои башмаки.
— Привет господин Киска! — произнес он.
Грибо потерся о штаны Уолтера. У котов прирожденное чутье на людей, достаточно глупых, чтобы снабжать их едой, а Уолтер определенно подпадал под указанную категорию.
— Пойду поищу тебе молочка а господин Киска?
Грибо мурлыкал, как гроза.
Шагая своей чудной походкой, продвигаясь вперед лишь в среднеарифметическом смысле, Уолтер исчез за кулисами.
На балконе сидели две темные фигуры.
— Грустно смотреть, — покачала головой нянюшка.
— Он работает в тепле, мать за ним присматривает, — возразила матушка. — Многим на долю выпадают вещи похуже.
— Но разве у него есть будущее? — вздохнула нянюшка, — Если задуматься, никакого.
— Я видела, на ужин у них была холодная картошка и полседедки, — сказала матушка. — А мебели вообще почти нет,
— Стыд и позор.
— И это сейчас она еще разбогатела, — согласилась матушка. — Продавая все эти ножи и башмаки, — добавила она как бы про себя.
— Мир жесток к пожилым людям, — произнесла нянюшка, матриарх огромного разветвленного клана и неоспоримый тиран половины Овцепиков.
— Особенно к таким запуганным, как госпожа Плюм, — согласилась матушка.
— Знаешь, я бы тоже всего боялась, если бы была старухой с таким вот Уолтером на руках.
— Я не о том, Гита. Я разбираюсь в страхах.
— Это верно, — заметила нянюшка. — Большинство людей полны страха.
— Госпожа Плюм живет в страхе, — словно не услышав эти слова, произнесла матушка. — Ее сознание расплющено страхом. Из-за ужаса она почти не может думать. Я чувствую, как ужас исходит от нее, будто туман.
— Но чего она так боится? Призрака?
— Пока не знаю. По крайней мере, не до конца. Но я выясню.
Нянюшка порылась в глубинах своего одеяния.
— Хочешь глотнуть? — предложила она. Откуда-то из-под нижней юбки донеслось приглушенное «звяк». — Есть шампанское, бренди и портвейн. А еще кое-что остренькое и бисквиты.
— Гита Ягг, я считаю, ты воровка.
— Вовсе нет! — возразила нянюшка и добавила с той способностью к схоластическому морализированию, которая по природе свойственна ведьмам. — Только то, что я физически что-то украла, еще не дает оснований называть меня воровкой. Я же не думаю, как воровка.