Маски Черного Арлекина

Яковлев Олег

Король бросил взгляд к тронам. Не увидит ли она случайно мертвое тело? Но под портьерой было пусто – ни трупа в шахматной мантии, ни лужи крови, ни короны... Корона была надета на его собственную голову, ее он почувствовал только сейчас.

Когда женщина подошла почти вплотную к монарху, он смог различить столь дорогие его сердцу черты. Но сейчас обычно светлый и будто бы даже светящийся лик утонул в тени, и от жуткого контраста с привычным королю стало не по себе. Уголки ее четко очерченных губ опустились книзу, являя собой нечто походящее на полную печали противоположность улыбки. В отражающих огонь свечи глазах застыла тоска, и даже слегка вздернутый носик королевы, который всегда придавал ей легкий оттенок детской игривости, сейчас

показался чрезмерно оттопыренным и походящим на птичий клюв. Что-то во взгляде Беатрис говорило, что она боится его. Но в то же время осторожное прикосновение ее маленькой ладошки к руке супруга выдавало в ней попытку и желание понять и успокоить его.

Его величество вновь стал самим собой, а все происходившее с ним всего минуту назад вдруг уплыло за некий край его сознания, являя собой лишь пугающее воспоминание, подобное запомнившемуся во всех подробностях жуткому кошмару в первое мгновение после пробуждения.

– Я же велел, чтобы никто не открывал дверей.

Король говорил совершенно спокойно, ровным глубоким тоном, он не злился и будто бы не винил супругу, но эта фраза, брошенная ей в лицо, точно прислуге или еще хуже – чужачке, обдала ее, словно потоком ледяной воды.

– Да, сир, – дрогнувшим голосом пролепетала королева. – Но мне нужно с вами поговорить. Может королева Ронстрада хотя бы раз в несколько дней остаться наедине со своим супругом?

– Конечно, дорогая, я тебя слушаю.

Монарх был холоден, отстранен и больше, казалось, думал сейчас о той кукле, которую он неумело прятал за спиной. О, она не сразу позвала его, когда появилась здесь. Несколько минут ее величество стояла у дверцы, с ужасом глядя на супруга, на его безумное поведение и вид.

– Не здесь. – Королева окинула взглядом пугающее запустение и темные очертания некогда величественного пышного зала и вздрогнула. – Пойдемте... пойдемте со мной отсюда...

– Но, Беатрис...

Инстрельда слегка возмутило подобное обращение, но тут он почувствовал, как дрожит ее рука, и буквально кожей ощутил терзающий ее душу ужас. Сейчас она выглядела такой беззащитной и подавленной, что он не смог отказать ей. Король любил эту женщину больше всех на свете.

Его величество кивнул, и они направились к дверце. Пока Беатрис пересекала тронный зал, шелестя подолом платья, король неотступно следовал за ней в двух шагах, но в гостиную залу они вышли уже вместе, под руку. Инстрельд напряг всю силу воли, чтобы не прищуриться от хлынувшего на него потоком яркого света: сотни свечей были зажжены на вкованных в стены резных подсвечниках. Гвардейцы отдали честь и вновь нацепили на себя личины застывших статуй; слуги, пажи и фрейлины, завидев монаршую чету, рассыпались в поклонах. Король лишь хмурился и все больше мрачнел с каждым пойманным на себе взглядом.

Почувствовав его растущее раздражение, королева не стала вести супруга по главному коридору к лестнице, она увлекла его в боковой проход, пока наконец они не оказались перед маленькой железной дверью, ведущей в дворцовый парк.

– Пойдемте, сир.

Двое гвардейцев, карауливших у входа с большими мечами на плечах, вызвались сопровождать их, но король запретил, сделав чуть заметный знак рукой.

Вместе Инстрельд и Беатрис вышли под сумеречное небо и спустились по небольшой лесенке. Здесь был разбит обширный бархатистый розарий, которому лет было ровно столько же, сколько и самому дворцу. За века древние цветы так разрослись, что кусты достигали королю до груди и в некоторых местах подступали к узкой, мощенной камнем дорожке, точно стены живой изгороди. И только весьма цепкий взгляд смог бы оценить по достоинству тяжелый труд главного королевского смотрителя сада, который тратил все свои силы, чтобы придать этим прекрасным зарослям вид ни с чем несравнимого величия и изящества. Ловкие руки садовника подреза'oли, подправляли, подпалывали и придавали форму кустам так, чтобы ни один выступающий шип не смел коснуться

монарха или его венценосной супруги во время прогулки. Инстрельд Лоран любил свой сад, и, было время, он долго любовался этими прекрасными багровыми и шелковыми бутонами, самые крупные из которых были размером с голову младенца, а самые мелкие – с ноготь на мизинце. Он знал, что символизируют эти цветы: когда-то для него они значили страсть, кипящую в крови, а ныне – лишь грусть о былом.

Помнится, когда Инстрельд V Лоран был еще королевичем по имени Тели, он услышал весьма нелестное для себя выражение, которое пробормотал себе под нос господин главный королевский смотритель сада:

«Короли приходят и уходят, а розы остаются...»

Что ж, теперь смысл тех слов был кристально ясен...

Накрапывал дождь, кутая багровеющий бархат лепестков хрустальным одеянием. В воздухе витал аромат свежей жизни и сладкого сна. Монаршая чета рука об руку прошла розарий насквозь и оказалась под огромными раскидистыми деревьями, кое-где еще сохранившими в целости свою золотую крону. Тысячелетние вязы и дубы, выстроившиеся вокруг небольшого темно-зеленого озерка, точно стражи, легко укрыли их от назойливых капель. На поверхности воды плавали белоснежные кувшинки, напоминающие прекрасный шелковый шлейф, брошенный на ровную гладь. Дождь с легким шорохом, словно сотнями серебряных ключей, пытающихся открыть свои замки, рисовал круги на поверхности озера.

Король остановился в нескольких шагах от уреза воды. Здесь корни склонившегося над берегом дуба сплелись в сложную путаную вязь. Его величество глядел на белые плавающие цветки. Лилии – символ Ронстрада, знак красоты и изящества, а сейчас – лишь холодность, отчуждение, строгое безразличие. Да, он был истинной лилией.

– О чем вы хотели говорить со мной, любовь моя? – голос Инстрельда прозвучал тихо.

– Что я делаю не так, сир? – задала она вдруг весьма странный вопрос.

Монарх, конечно, знал, что женщины вообще славятся умением огорошить, но всякий раз в подобных случаях робел перед супругой, как провинившийся ребенок.

– О чем вы, моя королева? – удивился король, по-прежнему не отрывая взгляда от озера.

– Скажите мне, что я делаю не так, – повторила она. – Вы страдаете – я же вижу, но ничем не могу вам помочь. Я плохая супруга, моя женская душа пуста, а жар тела остыл, раз я не в силах ничего поделать. Я не понимаю, что с вами, мой король, и меня это пугает. Вы велели запереть тронный зал с самого окончания майского бала, запретив кому бы то ни было входить туда под страхом смерти. Вы распахнули там окна, наполнив его жутким холодом, но сами продолжаете неизменно туда ходить через потайную дверь. Что вы ищете там, сир? Скажите же мне!

Его величество не отвечал, и королева продолжала:

– Вы часами бродите меж колонн, предпочитая неживой камень моему обществу, вы так много говорите сами с собой, в то время как мои уши уже забыли ваш голос. Я не нужна вам более? Отчего вы молчите, ваше величество? Отчего ты не глядишь на меня, Инстрельд Лоран! – Она схватила короля за подбородок и повернула лицом к себе – он не сопротивлялся. – Я виню себя во всем этом. Помогите мне понять, прошу вас, сир. Помогите мне помочь вам...

– Ты ни в чем не виновата, Рис, – со вздохом ответил король. – И, боюсь, что, поняв меня, дорогая, ты откроешь для себя нечто ужасное и перестанешь меня любить. Не смей себя винить ни в чем...

– Я боюсь, ваше величество. – Ее пробирала мелкая дрожь, но не осенний холод и ветер, вызывающий шелест кроны над головой, были тому причиной. – Не за себя, за вас... И за нашего сына, Ричарда.

– Вы боитесь? Чего можно бояться в королевском дворце Асхиитара?

Говоря это, король глядел в сторону, пристально рассматривая непонятный рисунок на коре старого вяза – он-то знал, чего можно опасаться внутри древних стен обители монархов Ронстрада. Лично его страшило собственное безумие, подавляемое и скрываемое все с большим трудом.