Маски Тутанхамона
Шрифт:
Тхуту поздравил себя с тем, что своевременно принял решение: конфликт казался неизбежным.
Без сомнения, будучи очень раздраженным, Майя сделал неожиданное разоблачение:
— Мне кажется, стоит упомянуть о том, что беспокоит верховного жреца храма Амона в Карнаке, — заявил он.
Ай нахмурил брови; ему было известно о жалобах верховного жреца, но он предпочел бы не слышать об этом на совете. Но он не мог заставить Майю замолчать.
— Верховного жреца и все духовенство Амона беспокоит то, что скульптуры царя имеют много божественных символов, как-то венец атеф бога Геба с рогами
— Речь не идет о скульптурах, изображающих царя, — запротестовал Ай. — Речь идет о статуях, представляющих богов.
— У верховного жреца другое ощущение, — возразил Майя. — В Триаде храма Карнака царь представлен вместо бога Хонсу. Скульптура была сделана такой по приказу царя.
— Я объяснюсь с верховным жрецом! — воскликнул Ай. — Это просто недоразумение. Во всяком случае, это никак не касается казны!
Тхуту сдержал улыбку. Сначала Майя привел Ая в ярость. Затем он посеял раздор между членами «банды Юга», чего ни Нахтмин, ни Усермон, ни другие, без сомнения, не ждали: Хумоса, что, очевидно, было на руку этим бандитам, стали выводить из себя эксцентрические наклонности царя.
Возможно, Ай был очень рад тому, что Тутанхамон дискредитирует себя, позволяя всевозможные излишества.
30
БИТВА БОГОВ
В царстве наступило время жатвы.
С вечно непроницаемым лицом-маской Тутанхамон слушал рассуждения регента. Тот испытывал неловкость; ему казалось, что он разговаривает со статуей, которая не способна на обычные чувства — сострадание, сомнение, а тем более волнение. Ай хотел вовлечь царя в дискуссию, а затем направить разговор в нужное русло с помощью своих обычных хитростей — сочетанием ласки и угроз. Напрасно. Царь проявлял только безразличную холодность. Интересно, не ошибся ли Ай, приняв мальчика за дурака и решив, что тот не разгадал настоящих причин смерти Сменхкары, к которому, как регент знал, Тутанхамон был привязан. Поэтому он решил придержать свои упреки относительно его излишних расходов и злоупотреблений властью, не упоминая об изображениях царя с венцом атеф на голове.
Он ушел, будучи недовольным и встревоженным.
В течение нескольких последующих недель царь все-таки снизил темпы строительства, изготовления скульптур и мебели и велел передавать в казну большую часть тех сотен дебенов золотого песка, которые ему направлял Гуя.
Время, казалось, все-таки его чему-то учило.
Вечером Пасар пришел тихонько сообщить Анкесенамон, что у одной из беременных наложниц царя на седьмом месяце произошел выкидыш. Он узнал об этом от своей матери. За ужином они собирались выразить царю сочувствие. Она посоветовала царевнам, своим сестрам, не веселиться за столом, так как это был неподходящий случай.
Он сел; Анкесенамон, ее сестры и Пасар также сели и стали внимательно вглядываться в лицо царя, но не нашли никаких изменений. Он говорил о колдовской силе своего скипетра, который по мановению ока мог переносить в другой мир приношения, предназначенные для богов.
Возможно, ему не сообщили о выкидыше?
— Одна из твоих наложниц потеряла
— Я об этом знаю, — откликнулся он, не выказывая большого разочарования. — Это был мальчик. Жаль. Я отдал приказ сделать мумию.
Анкесенамон не промолвила ни слова. Царевны вытянули шеи.
— Происходят странные вещи, — добавил царь.
И возобновил свой рассказ о магической силе царских атрибутов и о свечении, которое появилось вокруг его головы, когда он надевал корону.
Анкесенамон было его жаль: он потерял не только сына, он лишился слез. Ему столько довелось вынести, что он отвергал любое проявление страдания. А у нее на глаза навернулись слезы.
— Почему ты плачешь? — спросил он.
— Я оплакиваю тебя и потерянного сына.
Он направил на нее бесстрастный взгляд.
— Но ведь еще один на подходе, — сказал он.
— Никакое существо никогда не заменит другое.
Он не ответил. Его взгляд был отсутствующим. О ком он думал? Кого он любил и кого потерял?
Царь выпил немного вина. До конца трапезы он почти не говорил, правда, попросил Пасара сыграть с ним в шашки. И проиграл. Кормилицы увели изумленных царевен готовиться ко сну.
Не каждый день жизнь во дворце Мемфиса была праздником.
— Что нам теперь мешает зачать ребенка? — спросил Пасар, когда они остались одни в комнате.
Это была, в конце концов, их комната. Она отослала Хранительницу гардероба, которая ее раздевала в те дни, когда она спала одна. Ее связь с Пасаром не была секретом для их близких людей.
— Какой смысл рожать этого ребенка? — ответила она, садясь на постель.
— Мы.
Ответ был неясный, но она поняла, что он хотел сказать. Он тоже был растерян. Он больше не был ребенком, ему скоро исполнится семнадцать лет. У него не было ни супруги, ни очага. Он зависел от царицы. И вот уже три года, как они занимались любовью. Ребенок был бы одновременно их воплощением и связывал бы их сильнее, чем брак.
— Это будет царский ребенок, — сказал он.
Это значило, что Тутанхамон его не отвергнет. И представит как своего.
— Ребенок, у которого будет два отца, — произнесла она задумчиво. Затем добавила: — Я опасаюсь того влияния, которое этот ребенок окажет на него.
Он, вот кто был ее супругом.
— Он как хрупкий сосуд, — продолжила она. — В прямом и переносном смысле. Ты обратил внимание на его запястья? Его лодыжки? Ему четырнадцать лет, а у него кости девочки десяти лет. Такое впечатление, что он изувечен бурей. Мысль о том, что другие могут зачать детей, а он нет…
— Все же он может… почти, — сказал Пасар, улыбаясь и садясь около нее.
— Сок его рода известно какой.
— Ты говоришь, как моя мать.
Она сняла парик и надела его на подставку. Затем расстегнула платье, кинула его на чересчур разукрашенный стул и сбросила с себя сандалии. Растягиваясь на постели, она заявила, что ее в этот вечер растрогал разговор с супругом, поэтому она не хочет и думать об удовольствиях тела, и более того, этот день не был для нее днем плодородия. Она заснула, свернувшись калачиком, в объятиях Пасара. Ее последняя мысль была о том, что счастливая всегда бывает на другом берегу.