Маски
Шрифт:
Очень сожалею, что Вас впутали в эту трехцентовую историю.
Привет Вашей очаровательной супруге, по которой так безутешно тоскуют зрители Большого театра.
Очень часто вечерами у его массивных колонн можно слышать разговоры любителей хореографического искусства.
— Скажи, милок, а пошто Липа-то Джампски нонче не пляшет? — спрашивает один. — Уж больно на Липу поглядеть хотца, балетушки хотца.
— Ты откуда приехал? — удивленно отвечает другой. — Не знаешь, что ли, на подводной лодке Липа по Москве-реке уплыла в Нью-Йорк. С секретным
Вот так-то, дорогой тезка!
С пожеланием быстрее окончить затянувшуюся морскую дуэль с Базом Сойером и счастливо возвратиться на Н-скую базу подводных лодок в степи под Талды-Курганом.
Борис Егоров
Новые эксперименты Роусса
Целую неделю в Нью-Йорке шли разговоры о предстоящем выступлении профессора Роусса.
— Слыхали? Знаменитый ученый…
— Да, да, он приехал в Штаты. Будет демонстрировать новые эксперименты…
В назначенный час зал был переполнен. Здесь находились редакторы крупных газет и журналов, обозреватели, три члена палаты представителей и даже один сенатор.
— Джентльмены! — начал профессор. — Два мои эксперимента были в свое время описаны Карелом Чапеком. Вы, надеюсь, помните, в чем заключается мой метод: я произношу слово, а вы должны тотчас же произнести другое слово, которое вам придет в этот момент в голову, даже если это будет чепуха и вздор. В итоге я на основании ваших слов расскажу вам, о чем вы думаете и что скрываете.
Все это основано на ассоциативном мышлении, заторможенных рефлексах и прочем. Короче говоря, я проникаю в глубины вашего сознания. Как вам известно, во время эксперимента, о котором писал Чапек, я беседовал с неким Суханеком, подозреваемым в убийстве шофера такси, причем в преступлении обвиняемый не сознавался. Между мною и им произошел такой диалог, или, точнее, перекличка: «Дорога» — «Шоссе», «Спрятать» — «Зарыть», «Чистка» — «Пятна», «Тряпка» — «Мешок», «Лопата» — «Сад», «Яма» — «Забор», «Труп»… При последнем слове, произнесенном мною, он стал нервничать.
Анализируя перекличку, я тут же установил, что Суханек действительно убил шофера по дороге на Бероун, зарыл его под забором у себя в саду и вытирал кровь мешком. Все это подтвердилось. Во время опыта с другим человеком мне без труда удалось определить его профессию. На каждое мое слово он отвечал целым перечнем штампов. К примеру, я говорю: «Огонь!» Он — как из пулемета: «Огнем и мечом. Отважный пожарник. Пламенная речь. Огненная надпись на пиру Валтасара». Я: «Глаза». Он: «Завязанные глаза Фемиды. Бревно в глазу. Открыть глаза на истину. Пускать пыль в глаза. Хранить как зеницу ока». Ну конечно же это был газетчик…
Сейчас, — продолжал профессор Роусс, — я продемонстрирую не только старые, но и новые приемы. Итак, прошу вас…
Из второго ряда вышел долговязый мужчина в очках с розовыми стеклами. Череп его был отшлифован, как шарикоподшипник.
— Снимите
— Не могу, — ответил испытуемый. — Иначе я буду видеть окружающее не в том свете…
— Пусть будет по-вашему, — согласился профессор. — Может быть, это даст мне дополнительный материал. Внимание! Я произношу первое слово: «Капитализм»…
Молчание.
— Ка-пи-та-лизм, — повторил Роусс.
Помявшись, долговязый ответил:
— Такого слова в нашем языке нет.
— Да? — удивился профессор Роусс, — Я давно не был в Штатах и, видимо, поотстал…
— Капитализм исчез несколько лет тому назад, когда газета «Нью-Йорк геральд трибюн» и журнал «Зис уик мэгэзин» провели конкурс на замену слова «капитализм» другим словом, — пояснил обладатель розовых очков.
— Но разве замена одного слова другим означает…
— Означает, профессор. Я напомню вам, что писал «Зис уик мэгэзин»: «Замена всего лишь одного слова другим может содействовать изменению хода истории».
Роусс почесал в затылке.
— Ну, и содействовала?
— Конечно! А теперь у нас «новый республиканизм», он же «продуктивизм», хотите — «частнопредпринимизм», еще лучше — «экономическая демократия». Если уж говорить о капитализме, то только о народном. В книге Льюиса Джилберта «Дивиденды и демократия» говорится даже о «народно-демократическом капитализме».
— Понимаю, — оживился Роусс. — При соединении столь различных слов, как при ядерной реакции, происходит взрыв. Образуется абракадабра, и от старого, нехорошего, осточертевшего всем капитализма ничего не остается…
— Вот именно!
— Но мы отвлеклись, — строго сказал Роусс. — Итак, я называю следующее слово: «Кризис».
— Относительный спад. Необходимая передышка. Непредвиденное скольжение. Естественное выравнивание. Поворот к снижению. Понижательная тенденция. Нормальное приспособление. Неустойчивый период. Период колебаний. Колебательное урегулирование. Здоровое урегулирование… — бойко затараторил долговязый.
— Хватит! — нахмурился Роусс. — Хотя я и предупреждал вас: говорите все, что придет вам в голову, даже если это будет нонсенс, — но это уж такой нонсенс, что даже я ничего не могу понять. Я хотел определить вашу профессию, но не могу. Эксперимент не удается!
— Я экономический обозреватель, — злорадно пояснил испытуемый.
— Но что означают все эти словосочетания?
— Одно и то же. То самое явление, когда свертывается производство, останавливаются заводы…
— Кри… — начал было знаменитый ученый, но долговязый перебил его:
— Не произносите этого слова: оно запрещенное! Это марксистская выдумка. В Америке нет никакого «кри».
— В таком случае я просто не узнаю некогда близкого мне английского лексикона, — признался профессор. — Меня интересует, как же теперь американцы понимают друг друга. Джентльмены, я предлагаю вызвать в зал с улицы первого же прохожего, и пусть этот экономический обозреватель его проинтервьюирует…