Масоны и революция
Шрифт:
Надо полагать, что, если бы Мельгунову была известна «Диспозиция № 2», не было бы того, что он написал о «Диспозиции № 1», потому что здесь уловить масонский дух не хватило бы уже никакой фантазии, не говоря о том, что «наивнейший» Ковалевский и Шингарев, которыми так недоволен автор «Диспозиции № 2», были масонами, о чем, конечно, он не имел ни малейшего представления.
Из второй «диспозиции» еще более, чем из первой, видно, что к масонству планирующему дворцовый переворот, по утверждению Н. Яковлева, она не имела решительно никакого отношения. Ее содержание сводится в основном к двум пунктам: 1) собрать осенью явочным порядком земский и городской съезд в ответ на роспуск Думы и отказ царя принять избранную на земско-городском съезде депутацию; 2) организовать моральное осуждение нескольких царских министров, в том числе министра внутренних дел князя Щербатова, и обер-прокурора синода Самарина. О необходимости явочного съезда говорили все и вся в оппозиционных кругах. Что же касается идеи о моральном остракизме негодного правительства, то она, как мы помним, была центральной
Весь радикализм автора обеих «диспозиций» этим, по существу, и исчерпывался. Что же касается Щербатова, то он, по-видимому, не знал, что министр был за сотрудничество с «общественностью» и уговаривал царя принять депутацию. Так же обстояло дело и с Самариным. Несмотря на то что он был весьма правым дворянским деятелем (до своего назначения он был московским губернским предводителем дворянства, а с конца 1916 г. стал председателем Постоянного совета «объединенных дворян»), Самарин вошел в правительство летом 1915 г. на волне общественного возбуждения, приведшего к отставке четырех наиболее реакционных царских министров, заняв пост обер-прокурора синода вместо Саблера. У него была слава ярого противника Распутина, что полностью соответствовало действительности, и именно поэтому он оказался совершенно неприемлем для двора и вскоре получил отставку, с возмущением воспринятую «общественностью».
В «Диспозиции № 2» к инициативной тройке прибавлены еще дне фамилии: Рябушинского и Гурко. Почему помнилась первая — понятно: Рябушинcкий был одним из лидеров московских прогрессистов, одним из создателей и руководителей оппозиционной газеты «Утро России». Симпатия же его к весьма правому и прошлом деятелю, члену Государственного совета, а еще ранее товарищу министра внутренних дел, герою нашумевшей «лидвалиады» [11] , объясняется, вероятно, тем, что Гурко в годы войны «полевел» и стал одним из активных деятелей «Прогрессивного блока».
Глава 2. «Диспозиция № 1» и «Диспозиция № 2»
Примечание 11.
Имеется в виду покровительство В. И. Гурко купцу-аферисту Лидвалю. (Подробнее см.: Брокгауз Ф. А., Ефрон И. А. С.-Птб. Т. 15. С. 298.)
Особо отчетливо графоманская сущность «Диспозиции № 2» выступает в пункте 4. Здесь вначале идет речь о какой-то совершенно мистической «армии народного спасения», а потом даются указания по поводу полномочий и пределов власти командующего Гучкова и еще не сформированного штаба (который тут уже называется «советом»), взаимно исключающие друг друга. С одной стороны, Гучков мог принимать решения, если их одобряет три четверти штаба (вопрос о том, как из 10 человек выделить три четверти, также представляет некоторую загадку, которой бы не было, если, скажем, была бы названа цифра 12), а с другой стороны, он уполномочивался принимать решения единолично под свою ответственность.
Подчеркнутые слова в пункте 7 — «блокируясь налево» — в общем контексте выглядят полной бессмыслицей, тем более что автор никак не объясняет, что он под этим имеет в виду.
Следует также подчеркнуть, что обе «диспозиции» найдены нами в фонде департамента полиции, в делах, относящихся отнюдь не к масонству (в частности, одно «дело» озаглавлено: «Сведения по 4 Государственной думе за 1914 г.»).
Очень скоро «диспозиции» стали известны департаменту полиции. Произошло это следующим образом. В начале ноября 1915 г. контрразведка 6-й армии произвела обыск у французского журналиста, корреспондента «Temps» Шарля Риве, заподозренного в шпионаже. При обыске у него и были обнаружены и изъяты «диспозиции». Поскольку подобного рода бумаги не входили в компетенцию военных властей, они были отправлены по принадлежности в департамент полиции. В сопроводительном письме от 6 ноября на имя директора департамента, подписанном начальником штаба 6-й армии, указывалось, что на вопрос о том, кто дал ему эти «диспозиции», журналист назвал А. Н. Брянчанинова.
Когда директор департамента полиции Белецкий ознакомился с их содержанием, у него загорелись глаза. Наконец-то представился необыкновенно счастливый случай уличить этих проклятых либералов, этих блокистов, а особенно Гучкова, которого императрица так жаждала повесить, в прямых связях с «революционером» Керенским и, более того, даже в совместном заговоре, направленном против правительства. Конечно, Белецкий был достаточно опытным полицейским волком, чтобы не отдавать себе отчета об истинном характере попавших в его руки документов. Но соблазн был слишком велик, и 14 ноября он письменно предложил своему шефу, министру внутренних дел А. Н. Хвостову, обе «диспозиции», как «обращающие на себя внимание», послать председателю Совета Министров И. Л. Горемыкину. Хвостов, конечно, согласился, и 27 ноября за его подписью было отправлено на имя премьера соответствующее письмо с указанием обстоятельств дела, к которому были приложены копии обеих «диспозиций» [12] .
Глава 2. «Диспозиция № 1» и «Диспозиция № 2»
Примечание 12.
Центральный государственный исторический архив (ЦГИА СССР), ф. 1276, оп. IV, д. 167, л. 66— 71 об. (подчеркнуто нами.— А. А.).
Обычно медлительный и равнодушный, Горемыкин, получив «диспозиции», пришел в такой же восторг, как и Белецкий. Уже 1 декабря за его подписью Хвостову было отправлено ответное письмо, в котором председатель Совета Министров спрашивал, какие дальнейшие меры предпринимаются департаментом полиции в связи с этими документами, т. е. было дано указание заняться «диспозициями» самым срочным образом. Однако Белецкому и Хвостову не надо было напоминать об этом, они и сами горели не меньшим нетерпением, чем престарелый глава правительства. Уже 11 ноября начальникам Петроградской и Московской охранки была послана бумага, требующая заняться «диспозициями» как можно скорее. Однако те молчали, и 24 декабря Хвостов предписал Белецкому срочно потребовать от них ускорения дела, что и было сделано.
В ответ начальник Петроградской охранки Глобачев прислал 4 января 1916 г. письмо, в котором говорилось: 31 декабря минувшего года он допросил Брянчанинова, «который показал, что он не помнит, от кого и при каких обстоятельствах он получил осенью 1915 года упомянутые циркуляры; в качестве одного из курьезов, распространявшихся в те времена, он дал их прочитать своему знакомому г. Риве. Никакого серьезного значения этим циркулярам он, Брянчанинов, не придавал и не придает».
К письму была приложена справка на Риве и Брянчанинова. Данные о шпионаже Риве, говорилось в ней, «по разработке совершенно не подтвердились», и в начале декабря ему было разрешено выехать за границу. О Брянчанинове говорилось, что он дворянин, гласный Петроградской городской думы, член комитета Российской экспортной палаты, издатель журнала «Новое звено» и редактор-издатель «Церковно-общественного вестника», устроитель платных лекций, имеет обширный круг знакомств [13] . От себя добавим, что Брянчанинов был также членом петроградского отдела «Центрального комитета прогрессистов», но об этом начальник охранки либо забыл, либо не счел нужным упомянуть.
Глава 2. «Диспозиция № 1» и «Диспозиция № 2»
Примечание 13.
ЦГАОР СССР, ф. 102, 00, 1925, д. 343, т 10, л. 76, 83, 99. 187—188, 306—306 об., 322.
Получив такой ответ, Белецкий и Хвостов поняли, что дело с «диспозициями» — пустой номер и его надо кончать. Так и было сделано. Показания Брянчанинова не оставляют никаких сомнений в том, что обе «диспозиции» — плод творчества графомана, который, согласно собственному представлению о политике, широко (разумеется, в меру своих возможностей) рассылал их не «обыкновенным гражданам», а «исключительно лицам, участвовавшим в государственной машине и общественной деятельности», как указывалось в «Диспозиции № 1». Недаром Брянчанинов назвал их циркулярами, имея в виду их размножение и рассылку в более или менее большом количестве экземпляров. В частности, «Диспозиция № 1», изъятая у Риве, представляла собой третий или четвертый экземпляр машинописной копии, отпечатанной на обеих сторонах листа писчей бумаги большого формата.
Надо полагать, что с этих «циркулярных» экземпляров снимались копии и другими лицами, забавлявшимися подобными «курьезами». Скорее всего, именно такая копия попала Гучкову, т. е. помимо самого автора «диспозиций». В противном случае он получил бы аутентичный оригиналу экземпляр, а кроме того, ему была бы послана и «Диспозиция № 2». Все это лишний раз доказывает, что обе «диспозиции» — дело рук графомана, и им не только Брянчанинов, но и все, кому они попадали в руки, не придавали никакого серьезного значения, относились к ним именно как к курьезам [14] .
Глава 2. «Диспозиция № 1» и «Диспозиция № 2»
Примечание 14.
Следует иметь в виду, что «диспозиция» отнюдь не исключительный в этом плане документ. Политически-прожекторская графомания была широко распространена. Обычно любители таких сочинений посылали свои творения депутатам Думы и «общественным деятелям» типа Брянчанинова. Некоторые из них уцелели в личных фондах. Вот один из таких документов, найденных автором в личном фонде Милюкова. Он называется «Проект о реформе политического квартета лидеров 4-й Государственной Дум-Думы. Вопросы, запросы, ответы—приветы». Уже из заголовка видно, что автор решил поупражняться в саркастическом ключе. Но это не значит, что он писал не всерьез. Совсем наоборот. Приведем некоторые пункты.
«п. 1. Депутаты должны сидеть в зале Государственной думе (так в тексте) по представительству от губерней (!), областей и городов, на именных креслах... и по алфавиту.
2. Учредить в Государственной думе две трибуны; «за и против». Допустить ораторам ученый диспут с трибун, по конкурсу за премии, по решению государственных вопросов первой важности.
3. За два дня до заседания раздавать депутатам печатанные (!) повестки для решения государственных вопросов и пропечатать на оных тексты основного закона на злобу дня, как камертон (!) для речи ораторов. Так, например ...»— и далее следуют примеры.
В числе прочего предлагалось уменьшить состав депутатов и заменить их «персоналом от каждого департамента всех министерств по одному человеку с правом голоса и доклада по поручению министров». «Депутатов, гласных (!), вице-депутатов и вице-гластных (!) избирать одновременно, на три или на 5 лет». Избранные «должны носить установленный трехцветный национальный знак как на груди, так и на головном уборе». «Депутаты за время пребывания своего в Государственной думе обязываются путешествовать за границу «инкогнито» для изучения международных законов и обычаев жизни народов». И т д. в том же духе. 17-й пункт был озаглавлен: «Девиз мудрости» — и гласил: «Бог злата — добро, бог булата — зло, бог мира и любви — раб, боги пьянства — ад дьявола».
Последний, 18-й пункт предлагал обложить всех граждан, имеющих право избирать и быть избранными в Думу и Государственный совет, а также в «гластные»: «гластных» — по 5 рублей, депутатов — по 25 рублей, выборщиков — по 3 рубля, для образования специального капитала «на расход премий и по выборам и поездку за границу». На этот раз автор не скрывал свое имя за каким-нибудь вымышленным комитетом, а прямо написал: «инициатор проекта Василий Иванович Кононов, отставной полковник войска Донского» — и поставил дату: 10 мая 1914 г., а также сообщил свой адрес.