Мастер Баллантрэ
Шрифт:
— Одному Богу известно, сколько нам стоило труда добыть эти деньги, — сказал я, — но факт остается фактом: мы послали ему восемь тысяч шестьдесят фунтов с несколькими шиллингами. Если я осмелился вмешаться в это дело, так только с той целью, чтобы вы не думали о моем патроне, что он скуп, когда это неправда. Теперь вам все известно, больше я ничего не скажу.
— Вы отлично сделали, что вмешались в это дело, — сказала она, — и я действительно достойна порицания за то, что я такая невнимательная жена, — присовокупила она, глядя на меня с улыбкой, — но я постараюсь все это изменить, непременно постараюсь. Мастер Баллантрэ был всегда очень беспечный и легкомысленный человек, но сердце у него доброе и благородное. Я напишу ему. Вы не можете себе представить, как вы расстроили меня тем, что вы мне сообщили.
— Я думал, напротив, оказать вам большую услугу тем, что я открыл вам глаза, — сказал я, в душе страшно сердясь на нее за то, что она все еще так восторженно отзывалась о мастере Баллантрэ.
— Да, да, разумеется, вы оказали мне услугу, разумеется, оказали услугу, — сказала она.
В тот же самый день я, к великому своему удовольствию, увидел, как мистер Генри
«Ага, — подумал я, — я все-таки правильно поступил, что обратился к миссис Генри».
На следующий день, в то время как я сидел за своими счетными книгами, мистер Генри сзади подошел ко мне и нежно потряс меня за плечи.
— Я не ожидал, что вы такой изменник, — сказал он мне ласковым голосом.
Это было все, что он сказал, но он сказал это таким ласковым, полным благодарности тоном, что в нем я прочел самую искреннюю похвалу.
Мое вмешательство привело все-таки к известным благоприятным результатам. Когда в следующий раз посланный от мастера Баллантрэ явился снова к нам за деньгами (и это было в очень скором времени), он вместо денег получил только письмо. Обыкновенно я отвечал на все эти письма коротко и ясно, так как тут и писать было нечего, а в письме обозначалось только, какая посылалась сумма, в этот же раз я даже и не видел письма, которое ему послали. Мистер Генри вместе с женой сочинили его, и, по всей вероятности, содержание его было не особенно интересно для того, кому оно посылалось. Во всяком случае, я должен сказать, что давно не видел мистера Генри в таком хорошем расположении духа, как в тот день, когда было послано письмо.
Отношения между мистером Генри и его женой сделались сноснее. На мистера Генри в его семье не смотрели теперь, по крайней мере, как на врага, и он, наверное, жил бы с женой даже дружно, если бы только он был менее горд, а она перестала любить своего прежнего идола. Эта злополучная страсть к брату ее мужа и была главной причиной ее несчастья и несчастья мистера Генри.
Удивительно, насколько мысль о том, что миссис Генри любит не его, а его брата, отравляла существование мистера Генри и насколько эта мысль оскорбляла его гордость и препятствовала сближению супругов. И странно, что хотя миссис Генри теперь никогда не заикалась о своих чувствах к мастеру Баллантрэ и упорно молчала о нем, все мы знали, что любовь ее принадлежала не тому человеку, за которым она замужем, а тому, кто жил и наслаждался жизнью в Париже. Быть может, читатель полагает, что после того, как я сообщил ей о том, что мастер Баллантрэ разоряет ее и ее мужа, она стала меньше любить своего идола? О, нет, нисколько! Что мистер Генри приходил в возмущение от мысли о том, что жена любит его брата, вполне естественно: если бы мастер Баллантрэ когда-нибудь оказал ей малейшее внимание, нежно любил ее или интересовался ею, то можно было бы еще понять, почему она питает к нему привязанность, но он, наоборот, относился к ней всегда крайне нелюбезно и нисколько не стеснялся в своем поведении с ней. Поэтому вполне понятно, что любовь к бессердечному, беспутному человеку приводила мистера Генри в ярость.
Я вообще по природе не влюбчив и мало интересуюсь любовными интригами, поэтому не мудрено, что любовь, которую миссис Генри питала к такому недостойному человеку, как мастер Баллантрэ, не внушала мне симпатии и возбуждала во мне лишь одно отвращение. Я отлично помню, как я один раз рассердился на какую-то простую девушку, прислуживавшую в доме лорда, за то, что она пела какую-то любовную песню, которую, по моему мнению, нельзя было петь, и помню, что вся женская прислуга в доме лорда не любила меня за то, что я не обращал на нее никакого внимания. Мистер Генри очень потешался этим и не раз поддразнивал меня по поводу того, что женская прислуга меня недолюбливает. Странно, несмотря на то, что и мать моя, и моя тетка Диксон, которая платила даже за меня в то время, как я находился в университете, были очень хорошие и трудолюбивые женщины, и я, стало быть, имел дело с прекрасными представительницами женского пола (женский пол был мне всегда несимпатичен), и хотя я и не позволял себе обращаться с женщинами нелюбезно, я по возможности избегал их общества. В том, что я избегал женщин, я нисколько не раскаиваюсь, так как не раз имел случай убедиться в том, что те, которые поступали в этом случае менее благоразумно, чем я, страдали от этого. Мысль о том, как много страданий мужчинам причиняет любовь к женщинам, невольно приходила мне на ум, когда я думал о мистере Генри, и невольно запала мне снова в душу в то время, как я перечитывал во второй раз письмо, поданное мне неизвестным человеком. Письмо это я получил вскоре после того, как посланный от мастера Баллантрэ отправился в обратный путь, не получив денег, и письмо это было первым предвестником последовавших в скором времени неприятностей.
Письмо полковника Бурке
(впоследствии кавалера Бурке)
к мистеру Маккеллару
«Мой дорогой сэр, вы, без сомнения, будете крайне удивлены, получив письмо от столь мало знакомого вам человека, но так как во время своего пребывания у лорда Деррисдира я заметил, что вы человек серьезный и положительный, и я должен сказать, что эти качества в человеке я высоко ценю, настолько же высоко, как я ценю солдата за его храбрость, то я и решаюсь обратиться письменно к вам, тем более, что мне известно, какой интерес вы питаете к той уважаемой семье, которой вы служите, или, вернее сказать, какой вы друг этой семьи. В этом я убедился, когда поговорил с вами в то утро, в которое вы были так любезны проводить меня.
Находясь уже второй день в Париже, в этом знаменитом городе, где в настоящее время стоит мой полк, я воспользовался случаем и отправился к моему другу, мастеру Б., чтобы узнать от него, как ваша фамилия, которую я, признаться, снова было забыл, и теперь, узнав ее, спешу сообщить вам весьма интересную
В то время, когда мы виделись с вами в последний раз, я сообщил вам о том, что у моего друга в Париже хранится весьма крупное состояние. Благодаря этому состоянию он в скором времени по приезде в Париж поступил в полк, а благодаря протекции сделался командиром полка, тогда как я, несмотря на то, что состоял в свите принца, должен был ехать в провинцию, в глушь. Я также привык вращаться в аристократическом обществе и служить при дворе, и поэтому вполне сочувствую моему другу в том отношении, что он не пожелал жить в провинции, хотя, должен сказать, дорогой сэр, что лучше решиться уехать подальше от столицы, чем искать протекции у дам, как это сделал мой друг Б. Он вообще пользуется огромным успехом у женщин, и благодаря им он сделал карьеру.
Но счастье его продолжалось недолго. Когда я имел удовольствие видеть его в последний раз, он только что вышел из Бастилии, куда его засадили, по какой причине, мне неизвестно, так как она держится в секрете, и откуда его теперь выпустили. В настоящее время у него, разумеется, ничего больше нет, ни полка, ни капитала: все у него отнято. Ни хитрость, ни протекция не могут ему теперь больше помочь, вы, вероятно, согласитесь со мной в этом отношении.
Мастер Б., умом и гениальностью которого я и ныне восторгаюсь и которого я люблю, так как считаю его своим другом, находится в настоящее время в крайне печальном положении. Он положительно в отчаянии и желает непременно предпринять экскурсию в Индию (туда я также намереваюсь съездить, вместе с моим известным соотечественником, мистером Лалли).
Насколько я мог понять, моему другу на поездку нужны деньги, и вот об этом я и имею честь доложить вам, мой дорогой сэр. Вы, быть может, слышали военную пословицу: „Врагу, лишь бы он обратился в бегство, каждый рад выстроить хотя бы даже золотой мост“, и вот этой пословицей я советую вам руководствоваться.
В надежде, что вы воспользуетесь моим советом, я, прося вас передать мое нижайшее почтение лорду Деррисдиру, его сыну и прелестной миссис Дьюри, остаюсь, дорогой сэр, вашим покорным слугой
Ф. Бурке».
Это послание я, разумеется, тотчас отнес мистеру Генри, и он, равно как и я, подумал, по всей вероятности, одно и то же, а именно: что письмо пришло неделей позже, чем следовало. Я, конечно, поспешил послать ответ полковнику Бурке и попросил его передать мастеру Баллантрэ, чтобы он прислал за деньгами, что мы вручим их посланному, но, несмотря на всю мою поспешность, я не мог предупредить того, что должно было случиться. Я мог только надеяться на то, что Провидение не допустит, чтобы совершилось что-нибудь ужасное, хотя, как я теперь вспоминаю, мы, желая предупредить разыгравшуюся все-таки катастрофу, сделали со своей стороны все, что могли, чтобы не дать ей возможности совершиться.
Получив письмо от полковника, я приобрел подзорную трубу, чтобы иметь возможность видеть из своей комнаты, если кто-нибудь чужой покажется вдали аллеи. Кроме того, я узнал у крестьян, в какое время приблизительно свободные торговцы приходят в поместье, чтобы в случае, если между ними окажется посланный от мастера Баллантрэ, я мог пригласить его к себе и осведомиться о том, что меня интересовало. Я обратился с этим вопросом к крестьянам, а не к самим торговцам, с которыми я иногда встречался, по той причине, что торговцы эти были народ грубый. Иметь с ними дело было крайне неприятно, тем более, что большинство из них были воры, и, кроме того, все они были вооружены. Меня эти вечно полупьяные разбойники терпеть не могли и не только дали мне почему-то прозвище «подагрик», а старались всячески злить меня. Раз как-то я поздно вечером шел по одной из боковых аллей огромного парка, как вдруг на меня набросилась партия полупьяных торговцев и крича: «Подагрик, подагрик!», заставила меня плясать перед ней, то есть торговцы своими обнаженными кортиками принялись бить меня по ногам и таким образом, разумеется, заставляли меня прискакивать и делать невольные движения ногами. Хотя существенного вреда они мне не причинили, они настолько сильно побили меня, что мне пришлось несколько дней пролежать в постели. По моему мнению, для Шотландии это положительно позорно, что в XVIII веке там могли происходить еще подобные вещи, и виновники таких гадких поступков, совершая их, не подвергались за это наказанию.
Седьмого ноября того же злосчастного года я, гуляя по парку, увидел вдруг свет на Мекклеросском маяке. Я гулял уже довольно долго, и мне пора было уже возвращаться домой, а между тем я все-таки пошел по аллее дальше вперед, так как настроение у меня в продолжение всего этого дня было до такой степени скверное, что я решил, что мне необходимо побыть еще на воздухе. Я прошел к тому месту, которое носило название «Горная вершина». Солнце уже зашло, но на западе виднелась еще широкая светлая полоса, бросавшая свет на залив, и при этом свете я увидел вдали, на берегу залива, партию контрабандистов, разводивших огонь, а на воде люггер, взятый на гитовы. Корабль этот, по всей вероятности, только недавно бросил якорь, а лодка только что была спущена и в скором времени должна была пристать к пристани, находившейся в конце аллеи, засаженной кустарниками. Не было никакого сомнения в том, что тот, кто должен был подъехать к нашей пристани, был посланный от мастера Баллантрэ.
В ту же минуту, как я заметил все это, не думая о том, что мне могла грозить какая-нибудь опасность, спустился по откосу холма к самому заливу и, спрятавшись за кустарниками, наблюдал за тем, что происходило на корабле и на лодке.
Лодка отплыла от корабля, в ней сидел капитан Крэль, и, что случалось чрезвычайно редко, — сам сидел на руле. Рядом с ним сидел пассажир. Матросы с трудом поместились в лодке, вследствие того, что вся она была занята пакетами и чемоданами пассажира, но, несмотря на это, она быстро помчалась по воде, когда матросы принялись работать веслами. В самом скором времени лодка пристала к пристани, пакеты и чемоданы пассажира лежали уже на берегу, а рядом с ними стоял сам пассажир.