Мастер Джорджи
Шрифт:
Я не знала, что и сказать.
— Конечно, надо соображать, кого облапошить, не то пообещают тебе уголок в раю, вот и вся твоя прибыль.
В глубине души мне эта хитрость понравилась, но вслух я сказала, что ему должно быть стыдно.
— Этого ты от меня не дождешься, — сказал он, как отрезал, и потом спросил, довольна ли я своей жизнью.
Я кивнула.
— Я знаю про детей, — сказал он. — От Джорджа знаю.
Тут мое сердце так и подпрыгнуло — ведь Джорджи, значит, говорил про меня. Обида из-за того, что он предпочел общество утиного мальчишки, вмиг куда-то пропала, и скучный день вдруг рассиялся весь, и дальнее озеро, только что хмурившееся
— Только это, — был ответ. — Ну, и что он рад... так как Энни уже не способна производить потомство.
Я могла бы сказать, что это он — причина ее разочарования, его баловство с тигровой шкурой, но разве не было у меня оснований его благодарить за исход? И я только выпалила: «Я его люблю. В нем вся моя жизнь».
Он хмуро поглядел на меня и спросил:
— Но они ж тебя услали... тогда?
— Не одну, — вскинулась я. — Оба раза мы с Энни жили в таком домике... в деревне. Вечером она вязала, а я ей истории рассказывала. Все из головы выдумывала, у нее на книги аллергия. Я ее уважаю. Она никогда не показывала ревности.
— А с чего бы ей, — фыркнул он. — У нее никогда не было охоты.
Он не мог уняться, еще расспрашивал. Поинтересовался, что думает про все старая миссис Харди, и я сказала, что не знаю, но ей, как и мне, всего дороже счастье Джорджи.
Он отвел глаза. Стал грустный какой-то. Потом пробормотал: «Слава богу, я не женщина».
Тут вернулся доктор Поттер и принес баранью ногу. Ликуя, сообщил, что обнаружил возле озера опрокинутую продовольственную повозку. Она была пустая, но он поискал рядом и напал на это мясо у самой воды.
— Повезло, — сказал утиный мальчишка. — Особенно, если кучера поблизости не наблюдалось.
— Конечно нет, — оскорбился доктор Поттер. — Иначе я бы ему заплатил.
Он опустился на стул и, зажав между жирных коленей эту баранью ногу, стал с нее обирать червей. Скоро утиный мальчишка ушел.
— Он знает про детей, — сказала я.
— От миссис О'Горман, разумеется?
— Джорджи ему сказал.
— Значит, осел твой Джорджи. Никогда нельзя откровенничать с такими, как Помпи Джонс.
— Что он вам сделал? — сказала я. — Джорджи его любит, считает его добрым, и я тоже.
— Оставь, — сказал он. — Он еще насолит вам обоим.
— Он мой портрет хранит, — не сдавалась я.
И тут доктор Поттер объявил, что это хранение портрета — одна аффектация и доброта показная. «Когда-нибудь маска спадет — пригрозил он. — Как лапидарно выразил это Сенека, nemo potest personam diu ferre fictam [17] ».
Я не стала дожидаться перевода, ушла. Вот если бы это Джорджи, я думала, хранил мой портрет, пусть совсем почернелый от времени.
17
Никто не может долго носить личину (лат).
Пластинка пятая. Октябрь 1854 г.
Похоронная процессия под сенью Беатрис
Я теперь без конца вижу сны, и не только ночью. В прошлом — сколько лет обратилось в прах за эти восемь недель — лишь наплыв темноты навевал на меня грезы. Тогда образ Беатрис стоял за моими сомкнутыми веками. Теперь она вольно облетает мою голову; я бы принял ее за ангела-хранителя, если б только она не хмурилась так. На днях Джордж меня разбудил, тузя кулаком по плечу. «Поттер, перестаньте. Перестаньте оправдываться». Я возразил, что ничего не говорю, но едва эти слова слетели с моих уст, лицо жены, искаженное злобой, встало передо мною. Ветер рвал на мне одежду, дымом дул в глаза, но меня держал в плену ее взгляд. Чтобы одолеть наваждение — ведь не спятил же я покуда, — я напомнил себе, что утоленье жажды водой, в которую мочились умирающие, и голодное брюхо непременно порождают галлюцинации.
Мы оставили Варну на второй неделе сентября, вместе с шестидесятитысячным английским, французским и турецким воинством. Женщин многих не пустили на борт, и они выли, отринутые, на берегу. Миртл, в крестьянском платье, темно загорелую и ведущую в поводу навьюченного багажом пони, впустили беспрекословно. Миссис Ярдли не было среди нас; она рассорилась со своим остроглазым полковником и отбыла на родину. Я радовался, что она больше не станет докучать Миртл. Они были несовместны, не в последнюю очередь из-за отношения к добродетели, притом что миссис Ярдли считала податливость первейшим грехом.
Джордж бушевал, его вынудили бросить большую часть лазаретного оборудования, в том числе каталки, носилки, операционные столы. Дня них попросту не нашлось места. Он хотел уж сойти на берег и потребовать их погрузки, но был удостоверен, что все это отправят нам вслед.
Два дня дожидались мы отправки, а болезнь меж тем не унималась. Ночью покойников бросали за борт, и они шли ко дну, пуская пузыри в фонарном свете. Утром, освободясь от грузил, они, вздутые, восставали из мертвых и всплывали навстречу солнцу.
По выходе в море кое-кто счел, что мы являем собой великолепное зрелище, построенные в пять линий, в каждой по дивизии, французы на правом фланге, слева наш флот, турки сзади, лорд Раглан во главе. Я не разделял этого энтузиазма, люди вокруг не радовали взор, некогда щегольские мундиры обтрепались, и прохудились сапоги.
В довершение зол первой же ночью загорелся трюм. Перегрелось смешанное с углем брикетное топливо. Итог — самопроизвольное возгорание. Дым был адский, всем пришлось выносить на палубу припасы. Только когда шлангами удалось загасить пламя, узнал я, что девяносто тонн патронов, не защищенных магазинами, погрузили рядом с углем. Вышвырнуть все это за борт никому и в голову не приходило, тогда как был весьма значителен шанс отправиться в Царствие небесное или в тартарары.
Мы высадились в Керкинитской бухте на западном берегу Крыма 14 сентября. Никто не знал, имеют ли русские понятие о нашем приближении, и меня томили недобрые предчувствия о том, что нас ожидает. На поверку нас не ожидало ровно ничего, по крайней мере — никаких людей. Берег был пуст, и на дальней гряде холмов ни войск не было, ни пушек.
Мы разбили бивак дальше на берегу и там ждали, когда высадятся конники и артиллерия. Ночью хлынул дождь, и не реденький вам английский дождик, а страшный обломный ливень, он гасил огни и взбивал землю так, что она превращалась в трясину. Кое у кого были палатки, кто прикрылся одеялами, но ничто не выдерживало напора воды, и все промокли до костей. Письмо от Беатрис, содержащее уютные домашние известия: погода прекрасная, дети здоровы, воздух Англии подстрекает аппетит, — пошло безнадежными пятнами. Я его бросил в грязь; ни разу в нем не упоминалось, что она соскучилась.