Мастер Джорджи

Бейнбридж Берил

— Но не в моей, — сказала она и велела мне плотней держать за шею Крутого, пока она протирала ему бок мокрой тряпкой.

— Он хорош собой, — рассуждал я. — Но ведь ребе­нок редко замечает такие вещи.

— Почему же? — вскинулась она. — Да нет, дети да­же скорей замечают красоту, чем взрослые. Их не ос­лепляет предубежденье.

— Замечают, да, — согласился я. — Но не восприни­мают.

— Чушь, — сказала она, и уголки губ у нее опусти­лись.

— К тому же, — продолжал я, — я не замечал, чтобы Джордж выказывал к тебе особенный интерес. Не больше, чем все мы, во всяком случае... когда ты уже вы­шла из лепечущего возраста.

— Он и не выказывал, — она сказала. — Никогда, лишь однажды, но мне и того довольно.

Я потребовал объяснений, но она на меня смотрела с вызовом. У нее сильное лицо, глаза глубоко посажен­ные, твердые. Несколько недель тому назад она ост­ригла волосы, спасаясь от вшей, и, если бы не платье, теперь могла сойти за мальчика.

И тут-то я вышел из себя, я обозвал ее грубиянкой. Я был несправедлив. Сердиться следовало не на нее, на Джорджа. Она стояла — тряпка в руке, — от вызова не осталось и помину, и какие-то особенно грустные ста­ли у нее глаза. О Господи, подумал я, как же мы винова­ты перед бедной девочкой. Когда б не случай, быть бы ей горничной или добродетельной супругой честного рабочего.

В тот вечер я с превеликим удовольствием сопро­вождал Джорджа в гости к некоему капитану Джерому. Тетушка его прислала корзину гостинцев, и, благодар­ный Джорджу за исцеление от кишечных мук, он поже­лал щедро поделиться своим богатством. Миртл не при­гласили. Она осталась в обществе почтенной особы, муж и сын которой оба были в Легкой бригаде. Сочли, что пригласить одну даму, не приглашая вторую, неуч­тиво, да вдобавок на каждого пришлось бы меньше еды.

Итак, к нам присоединились двое господ: капитан Фрамптон из 57-го и юный лейтенантик по фамилии Гормсби, участвовавший в стычке при Альме [21] . Послед­ний мне показался чрезвычайно нервным субъектом, совершенно пришибленным; он едва удерживал вилку в трясущейся руке и дважды расплескал вино.

21

Битва при Альме (20 сентября 1854 г.) — первая битва в той Крымской войне, главная победа англичан и французов; их войска расчистили путь к Севастополю.

Капитану посчастливилось, он жил в четырех сте­нах разрушенного трехэтажного дома, примерно в четверти мили от лагеря. Правда, окна были выбиты и повсюду стояли ведра, ибо дождь натекал сквозь дыр­чатую крышу, зато ужинали мы за настоящим, пусть шатким, столом и стул подо мною сохранил сущест­венную часть своей обивки.

Говорили только о войне, о том, в частности, как Первая дивизия под командой герцога Кембриджско­го сперва не поддержала Легкую бригаду. Очевидно, из-за неопытности герцога. Зато — после опасной проволочки — гренадеры и гвардейская пехота нако­нец соединились и дружно погнали русских.

Я сидел и молчал. С чего бы мне ввязываться в раз­говор? От всех этих бригад, дивизий и полков у меня решительно заходит ум за разум. Главным образом, не мог я внести свою лепту и в обсуждение того, как сек­ли на днях упившегося на посту стрелка. Ему было по­ложено семьдесят плетей, но он рухнул после пятиде­сяти, и потом обнаружилось, что в спине у него засел осколок ядра после встречи с неприятелем накануне. Джордж его осмотрел и сказал, что, скорей всего, он выживет, но сильно поврежденный в уме и немощный телом. Я пытался отвлечься, я воображал в свечном пламени Беатрис, она поджимала губы, осуждая мою манеру разгребать еду на тарелке. Сиди она рядышком, уж непременно бы цапнула себе кусочек, в особеннос­ти если бы подавали Эннин пудинг с коринкой.

Мне полегчало, правда ненадолго, когда капитан Джером завел речь о вероятиях нашего возвращения домой к Рождеству. Оставя в Ирландии дом и обшир­ные конюшни, он тосковал по своим коням. Прокля­тый осел — его собственная оценка, — он доволок од­ного из самых любимых скакунов, Дьяболо, до самой до Керкинитской бухты, а там тот заболел и погиб. Не­известно отчего; да и как столь тонкое, холеное и со­вершенное создание может выжить в подобных усло­виях? Он живо ощутил утрату и час целый, если не больше, стоял на берегу, глядя, как любимый коник уп­лывает в море. Он рассчитывал, что непременно встретится с этой дивной животиной в лучшем мире, хотя от души надеялся, что встреча отсрочится на не­сколько годков. Я пробовал слушать эту белиберду с приличествующей растроганностью, но не выдержал. Не выношу подобного сюсюканья.

— Платон, — вмешался я, — считает мир четвероно­гих как бы ухудшенным вариантом человечества, и чрезвычайно грубым притом.

Едва эти слова слетели с моих уст, я в них раскаял­ся: лицо Джерома не предвещало добра. Спас меня юный Гормсби; до той поры молчавший, он выпалил:

— Нет более грубого скота, чем человек.

Джером вертел стакан с совершенно невозмож­ным видом. Капитан Фрамптон, давно свалившийся под стол, издал протяжный, томный вздох. Снаружи густой пушечный гул падал с высоты и перекатывался в ночи. Внутри плюх-плюх-плюхались в ведра дожде­вые капли.

Наконец я сказал:

— Вы знаете, разумеется, миф о том, как Афины по­шли войной на город, основанный Нептуном на ост­рове Атлантида...

— Мы не знаем, — сказал Джордж — но вы, я уверен, нас просветите.

— Боги попустили великую победу, но и победите­лей и побежденных поглотило землетрясением, и ост­ров погрузился на дно морское.

— И что нам следует из этого заключить? — спро­сил капитан Джером, не отрывая глаз от какого-то на­секомого, прявшего воздух вокруг свечи.

— Ну как же, — ответил я. — Что совершенно прав мистер Гормсби. Мы самые презренные существа и за­служиваем наказания, назначенного богами.

Мы с Джорджем ушли в полночь, пешком. Луны не было, и мы в темноте натыкались друг на друга, меся сапогами грязь.

— Поттер, — сказал Джордж — Это простое недо­мыслие или в вашем намерении было оскорбить?

— Оскорбить...

— Неужели вам недостает душевной тонкости по­нять, что эти люди смотрят в глаза смерти?

— Именно моя душевная тонкость, — крикнул я в сердцах, — не позволяет мне спокойно созерцать со­вершающееся. Я не то, что вы. У вас годами руки были в крови по локоть...

— Незачем кричать. Я не глухой...

— Для вас тело всего лишь комбинация мяса и кос­тей. Мозг нисколько вас не занимает...

— Мозг, — сказал он, — точно также разрушается от удара. Он не прочнее остального.

— Я человек, привыкший часами сидеть за кни­гой! — крикнул я. — Тут я споткнулся и непременно бы упал, если бы не его рука. — Я человек, привыкший спать, уткнувшись в спину своей жены...

— Женщины, — пробормотал Джордж — Вечно эти женщины.

Вот она — стена, разделяющая нас. Я решительно не постигаю этого его отвращения к женскому полу, если забыть о грузе той любви, которой навьючила его мать. Мы не вправе забывать об упадке, предшест­вовавшем падению Рима. Как современный человек, я убежден, что союз с противоположным полом жела­телен не только в целях продолжения рода, но из-за благотворного своего влияния на душу. Впрочем, мои рассуждения, быть может, уязвимы, поскольку в суще­ствовании сей эфемерной субстанции я далеко не убежден. Я заставил было себя поверить, будто бы Миртл, соблазнив Джорджа (как иначе тут выразиться, если она сама к нему вторглась в ту ночь, окроплен­ную луной), переделала его. Случайное появление в Варне изрыгающего пламя Помпи Джонса и мой на­бег без доклада в лазаретную палатку в поисках противопоносного средства положили конец этому за­блуждению.