Мастер и Город. Киевские контексты Михаила Булгакова

Петровский Мирон Семенович

Едва ли актеры, свидетели этого «показа», догадались, что у них на глазах историческая пьеса превращается в мистерию. Вернее, возвращается к своему первоначальному, глубинному мистериальному смыслу: бесконечно взмывает вверх торжественная гимназическая лестница, бесконечно принимает на себя удар за спасенных им студентов и кадетов распущенного дивизиона Алексей Турбин, бесконечно гибнет Город.

Эта катастрофа сформировала Булгакова как человека и художника. Она же стала главной, если не единственной темой его творчества. В каждом его произведении воздвигался какой-нибудь Город – художественный двойник Киева – и тут же разрушался, напоминая о киевской катастрофе 1918–1919 годов. «С публикацией „Мастера и Маргариты“ выяснилось, – справедливо замечает американская исследовательница, – что всемирно-исторической эпохой, о конце которой Булгакову привелось свидетельствовать в своем творчестве, была для него эпоха христианской культуры. Эсхатологические мотивы „Белой гвардии“ и „Бега“ говорят о том, что такого понимания художественного историзма он придерживался уже в 20-х годах» [228] . Высказанная здесь мысль, мы видели, шире названных трех произведений, она покрывает практически все творчество Булгакова. Мысль о конце Мир-города – Города-мира – сопровождала его всегда.

228

Тамарченко А. Драматургическое новаторство Михаила Булгакова // Русская литература. 1990. № 1. С. 56.

Вечный город, символизирующий христианскую культуру, Вечный город, в котором разворачивается контрапункт мистерии и буффонады, Вечный город, неизменно погибающий, но при этом – самым загадочным образом! – остающийся на лице земли, несмотря на свое исчезновение, – эта булгаковская типология прямиком отсылает к Августину Блаженному, знаменитому толкователю Апокалипсиса и автору комплекса идей о Граде земном и Граде небесном.

VII

Имя Блаженного Августина, теолога, который, по словам Герцена, провел огненную черту между былым и новым, почти названо на страницах романа «Мастер и Маргарита». Даже не почти названо, а просто названо, хотя и неявно, скрыто, в виде группового упоминания. Это происходит в памятной сцене на Патриарших прудах:

«– Но позвольте вас спросить, – после тревожного раздумья заговорил заграничный гость, – как же быть с доказательствами бытия божьего, коих, как известно, существует ровно пять?

– Увы, – с сожалением ответил Берлиоз. – Ни одно из этих доказательств ничего не стоит, и человечество давно сдало их в архив. Ведь согласитесь, в области разума никакого доказательства существования бога быть не может…»

Одно из отвергнутых Берлиозом доказательств – так называемое «онтологическое», суть которого, говоря упрощенно, заключается в том, что бытие Божие выводится из самого помышления о Боге, – было наиболее подробно разработано Августином Блаженным и по обыкновению связывалось с его именем. Воланд с почти искренним восторгом соглашается с утверждением Берлиоза о бессилии всех доказательств и как бы мимоходом, словно бы проговорившись, поминает Канта, давшего резкую критику всех этих доказательств – и прежде всего онтологического.

Но далее в романе происходит – тоже неявный – софистический финт, и утверждая, что «не надо никаких точек зрения» – «и доказательств никаких не требуется», потому, дескать, что «все просто: в белом плаще с кровавым подбоем…» и так далее – Воланд тем не менее идет по пути именно онтологического доказательства с его скрытой тавтологичностью: так было, потому что было так. Бог есть, ибо есть Бог. При этом происходит еще одна подмена: Воланд своим рассказом дает обоснование не бытию Бога как мыслительной, философской категории, а бытию Христа, словно бы подтверждая догадку Берлиоза: «А-а! Вы историк?» Отрицающий любые доказательства, Воланд тем не менее идет по пути доказывания, и этот путь незримо означен именем Блаженного Августина. Воланд, надо полагать, августинианец, но в еще большей мере есть основания считать августинианцем автора романа «Мастер и Маргарита».

Отказавшись от манихейства и приняв христианство, Августин всю жизнь проделывал смелые диалектические эксперименты для опровержения своей прежней веры, на самом деле – на границе двух идеологий, в рискованной близости к манихейству. Те, кто пытались понять – чту есть христианство «Мастера и Маргариты», дружно отмечали его недогматичность и близость к манихейской ереси, так что Булгаков сродни Августину и в этом аспекте.

Объемистый труд «О Граде Божьем» был попыткой Августина дать мистически осмысленную диалектику истории – в ответ на падение Вечного города под ударами Аллариховых орд в 410 году. Катастрофа обрушилась на столицу мира, собравшую в своих стенах неслыханные художественные сокровища со всей тогдашней эйкумены. Сокровища были разграблены, население перебито или разогнано. Христиане были потрясены, язычники роптали, приписывая вину за гибель города новой вере: под покровительством старых богов Рим стоял нерушимо столько веков! Нужно было объяснить это невероятное событие, найти в нем высший смысл, утешить переживший неслыханную катастрофу христианский мир, обличить язычников. Падение Города и гражданская война – постоянная тема Августина. Булгаков, переживший подобную катастрофу в Киеве, мог найти у Августина прецедент и образец самого высокого порядка.

Оправданием и искуплением гибели Вечного города стала Августинова концепция «двух градов». Августин произвел остроумную дихотомию и отделил в Городе Град земной от Града небесного, которые, впрочем, исторически пребывают в одном и том же времени, в одном и том же пространстве. «Два града созданы двумя родами любви, – земной любовью к себе, доведенной до презрения к Богу, и небесной – любовью к Богу (в цитируемом тексте ошибка, напечатано: «к себе». – М. П.), доведенной до презрения к самому себе. Первый, затем, полагает славу свою в самом себе, последний в Господе» [229] .

229

Творения Блаженного Августина, епископа Иппонийского. Изд. 2-е. Ч. 5. К., 1907. С. 63.

Гибель Вечного города не должна ввергать в отчаяние: ведь погибает только Град земной, Град небесный спасается. Об этой мысли Августина дает скромное, но верное представление следующее место из трактата «О Граде Божьем»: «Кажется, достаточно ясно показали, каков смертный исход двух Городов, небесного и земного, с начала и до конца перемешанных между собою. Из них земной град творил себе, каких хотел, ложных богов, или из чего ни попало или даже из людей, и этим богам служил жертвоприношениями; а небесный, странствующий на земле Град не создавал ложных богов, но сам создан истинным Богом, истинным жертвоприношением которому сам же и служил. Оба они, однако же, при различной вере, надежде и любви или пользуются одинаковым благополучием, или одинаково удручаются временными несчастьями, пока не будут отделены один от другого на последнем суде, и каждый из них получит свой конец, которому не будет конца» [230] .

230

То же. Ч. 6. К., 1910. С. 95.

Не составляет труда показать совпадение булгаковского мифологического городоведения с этой концепцией. В «Белой гвардии» августинову Граду небесному и Граду земному соответствуют булгаковский апокалиптический и опереточный города, вдвинутые один в другой как во времени, так и в пространстве. Среди представителей земного града, по Августину, – падшие ангелы: именно таков Шполянский, которого роман прямо именует «аггелом». Полярные точки Города и романа – дворец земного владыки гетмана и клуб «Прах» (исторический «Хлам» или «Клак») с одной стороны, дом Турбиных под сенью храма и рядом с приходом отца Александра – с другой. Фигурально говоря – между «Хламом» и храмом. В образе Киева-Города Булгаков сохранил и выделил черты Рима и Иерусалима – соответственно земного и небесного Града.

Ибо по Августину оппозиция «град земной – град небесный» подразумевает еще и противостояние «государство – церковь», оппозицию светской и духовной власти, так мощно проявившуюся во всех булгаковских вещах в виде конфликта всех взыскующих Града небесного – мастеров, пророков, ученых, поэтов – со всеми владыками Града земного: царями, прокураторами, цезарями, императорами и генеральными секретарями. Носитель духовной власти – пророк – в каждом произведении Булгакова гибельно сталкивается с каким-нибудь держателем власти мирской.

Булгаковский пророк не всегда обладает истиной, но всегда к ней стремится, и в этом его оправдание. Государство же озабочено не истиной, а властью, поэтому всегда неправо и непоправимо враждебно пророку с его поисками истины. Булгаков – антигосударственник в духе Августина, который считал, что «государства – ни что иное, как большие разбойничьи станы <…> ибо и разбойничьи станы – это ни что иное, как мелкие государства! Ведь и такой стан представляет толпу людей, управляемых властью атамана, связанных известным уговором, разделяющих добычу на основании известных условий. Если такая шайка настолько возрастет от примкнувших к ней забубённых людей, что займет крепкое место, начнет брать города и покорять народы, то она принимает название царства…» [231]

231

Цит. по: Герье В. Блаженный Августин. 1910. С. 344.