Мастер Иоганн Вахт
Шрифт:
Аббат выслушал его спокойно и довольно участливо, хотя видно было, что он не придает страданиям адвоката того важного значения, какое придавал им сам пострадавший.
– Юный друг мой, – сказал аббат, ласково взяв за руку адвоката и подводя его к креслу, – до сих пор я считал почтенного плотника Иоганна Вахта за великого человека в своем роде, теперь же вижу, что и он изрядный дурак. А великие дураки все равно что упрямые лошади, их не скоро приучишь ходить в упряжке; но как только они пойдут, то и повезут отлично. Из-за сегодняшнего неприятного случая, то есть из-за бессмысленного гнева старого отца, вам никоим образом не следует отказываться от прелестной Нанни. Но прежде чем мы с вами поговорим о вашем интересном и действительно очень милом романе, присядем-ка за стол и слегка позавтракаем. Вы побывали у старого Вахта около полудня, а я обедаю не раньше четырех часов.
Оба
(Благосклонный читатель, приезжающий в Бамберг и любящий такое аппетитное масло, с удовольствием узнает, что можно получить его в самом чистом и наилучшем виде, но в то же время ему неприятно будет узнать, что местные жители, из чрезмерной экономии, перетапливают его, как жир, и, превращая в горьковатое топленое масло, аккуратно портят им вкус каждого кушанья.)
Наряду с этими прелестями, в хрустальном граненом кувшине блистало благородное шампанское, только не шипучего сорта. Аббат, встретивший адвоката с подвязанной у горла салфеткой, так и не снимал ее, и как только лакей проворно поставил на стол второй прибор, хозяин сел и принялся накладывать безнадежно влюбленному юноше самые лакомые кусочки, налил ему вина, а потом и сам усердно приналег на завтрак. Кто-то утверждал однажды, будто желудок состоит у нас на равных правах со всеми остальными физическими и духовными функциями человеческого организма; это, конечно, наглая ложь, безбожная и отвратительная выдумка. Однако нередко случается, что именно желудок играет роль всесильного тирана, злорадно насмехаясь над прочими нашими органами, распоряжается ими по своему усмотрению.
То же случилось и теперь.
Адвокат машинально, и вовсе об этом не думая, в несколько минут уничтожил большущий ломоть байонской ветчины, произвел значительные опустошения в португальском гарнире, проглотил половину куропатки, множество трюфелей и такую огромную порцию страсбургского паштета, какая казалась бы несовместной с пылкою горестью влюбленного молодого адвоката. При этом и аббат и адвокат так прилежно занялись шампанским, что камердинер вскоре принужден был во второй раз наполнить хрустальный кувшин.
Адвокат чувствовал, как по всему его телу разливалась благотворная теплота, а сердечное страдание перешло в легкий озноб, время от времени пробегавший по телу подобно электрическим искрам, что доставляет хотя и болезненное, но приятное ощущение. Он был особенно восприимчив к утешительным речам своего высокого покровителя, а этот последний, с наслаждением проглотив последнюю рюмку вина и аккуратно отерев себе губы, уселся поудобнее и повел такую речь:
– Во-первых, мой любезный и добрый друг, с вашей стороны было бы очень глупо предполагать, что вы единственный на земном шаре человек, которому отец отказывает в руке своей дочери. Но не в этом дело. Как я уже говорил вам, самая причина, почему старый дурак вас возненавидел, до такой степени нелепа, что не выдерживает никакой критики; и, хотя я рискую в настоящую минуту показаться вам непоследовательным, все-таки я скажу, что для меня очень досадна мысль, что все это кончится ничем, и в заключение сыграется самая обыкновенная свадьба, как поется в песне: «Полюбилась Грета Пете, и женился он на Грете».
Между тем на самом деле положение ваше ново и необычайно: приемный сын и любимец старика посвящает себя такой профессии, которая возбуждает его ненависть, и это служит единственным препятствием к браку… Как хотите, это такой небывалый мотив, которым можно бы воспользоваться для настоящей трагедии… Впрочем, перейдем к делу, любезный друг; вы – поэт, и это существенно меняет все. Ваша любовь, ваши страдания должны предстать перед вами, как поэтический сюжет, во всем блеске святого искусства; вы слышите, как близкая вам муза берет первые аккорды на лире, и в божественном вдохновении хватаете на лету крылатые слова, в которых изливаются ваша любовь, ваше страдание. Как поэт вы в настоящее время счастливейший в мире человек, потому что действительно уязвлены до глубины души и сердце ваше источает кровь, следовательно, вы не нуждаетесь ни в каком искусственном возбуждении, чтобы настроиться поэтически; спешите же воспользоваться этим периодом глубокой тоски, она вам поможет создать нечто великое и превосходное.
При этом я должен вам заметить, что в эти первые моменты вашего любовного страдания к ним примешивается довольно странное и очень неприятное ощущение, которое ни в какую поэзию не вложить, но это ощущение скоро проходит. Вы меня, надеюсь, понимаете?.. Если, например, злополучный любовник порядком поколочен разгневанным отцом и вытолкан вон из дому, если оскорбленная маменька засадит девушку в дальнюю комнату и, заперев ее на ключ, поднимет на ноги весь дом, чтобы вооруженною рукой противостоять осаде, предпринятой отчаянным любовником, если даже тончайшее сукно его одежды не защитит его от напора плебейских кулаков (тут аббат слегка вздохнул), то следует дать время выдохнуться всей этой кислой прозе, жалкому продукту грубейшей вульгарности, и тогда останется один чистейший осадок истинно поэтического любовного страдания. Вас грубо выругали и выгнали, мой любезный молодой друг, это и была та проза, которой нужно дать испариться, а как только она испарилась, всецело отдавайтесь поэзии.
Вот вам сонеты Петрарки [4] , вот Овидиевы элегии, возьмите их, читайте, сочиняйте, и прочтите мне все, что напишете. Быть может, и мне тем временем выпадет на долю некоторая любовная тоска, на что я имею легкую надежду, так как, вероятно, влюблюсь в неизвестную даму, только что приехавшую в гостиницу «Белой овечки», на Каменной дороге. Граф Нессельштедт видел ее лишь мельком в окошке, но утверждает, что она прелестна, очаровательна. Вот тогда, о друг мой, мы с вами, подобно Диоскурам, будем вместе страдать и об руку пойдем по блистательному пути чистой поэзии и любовной тоски. Заметьте, дружок, какое важное преимущество дает мне мое звание: какая бы любовь ни охватила мое сердце, ее надеждам и стремлениям не суждено осуществиться, и это придает ей сразу трагический характер. А теперь, мой друг, скорее пойдем в лес, в лес! Нельзя же без этого.
4
Петрарка Франческо(1304–1374) – итальянский поэт, автор книги сонетов и канцон на жизнь и смерть мадонны Лауры.
Благосклонному читателю стало бы невыносимо скучно, если бы я принялся теперь во всех подробностях и в самых изысканных выражениях излагать ощущения и поведение влюбленных Нанни и Ионатана. Этого добра наворачивают достаточное количество в каждом плохом романе, и подчас довольно забавно бывает подмечать, на какие чудеса и выверты пускается автор, чтобы показаться как можно оригинальнее.
Мне кажется, гораздо важнее обратиться к мастеру Вахту и проследить течение его мыслей.
Достойно удивления, что человек, одаренный таким здравым умом и сильным характером, как мастер Вахт, сумевший с непоколебимою твердостью перенести жесточайшие испытания, которые стерли бы в порошок всякого другого, более слабого человека, мог до такой степени выйти из себя из-за пустого случая, который всякий другой отец семейства счел бы за сущий вздор, легко устранимый, и так или иначе уладил бы его без особых хлопот. Благосклонный читатель, вероятно, того же мнения, и полагает, что такое обстоятельство должно было иметь какую-нибудь психологическую подкладку. Одна лишь эта досадная расстроенная нота в душе Вахта могла внушить ему мысль, будто любовь бедной Нанни к неповинному Ионатану должна разрушить счастье всей его жизни. Но именно потому, что в гармоническом существе величавого старика могла зародиться подобная фальшивая нота, не было надежды ее заглушить, а также нельзя было заставить ее молчать.
Вахт знал женскую натуру с самой простой, но в то же время самой возвышенной и прекрасной стороны. Его покойная жена дала ему заглянуть в самую глубь своего чрезвычайно женственного существа, чистого и прозрачного, как море в тихую погоду; он знал, какого сорта бывают женщины-герои, вечно воюющие с непобедимым оружием в руках. Его жена осталась сиротой без отца и матери, но у нее была богатая тетка, все состояние которой должно было перейти по наследству к ней; однако она отступилась от этого наследства и от всех родственников, сумела выдержать настояния церкви, доставившие ей много горьких минут, и, будучи воспитана в католической религии, не только вышла замуж за протестанта Иоганна Вахта, но незадолго перед тем сама, вследствие чистого и пылкого убеждения, перешла в лютеранскую веру в городе Аугсбурге. Все это воскресло теперь в памяти мастера Вахта, и он со слезами вспомнил, с какими чувствами повел он свою невесту к алтарю.