Мастер теней
Шрифт:
«Ты слишком дорого обошелся Конвенту, чтобы позволить принцам тебя отравить, — усмехался Парьен, вплетая в Печать сто пятнадцатую охранную нить. — Такая работа! Музейный экспонат. Жаль, нельзя по твоей Печати писать диссертат. Император не поймет».
Дайм бы посмеялся вместе с Парьеном, если бы проклятая Печать не так отравляла ему жизнь. Еще лучше бы он посмеялся, избавляясь от нее. Но этой шутки император точно не поймет — бастард имеет право дышать, только пока безусловно верен отцу и повелителю. И пока послушно бегает на коротком поводке и лает по мановению брови.
Все же Лерма не выдержал до конца. В миг,
Глядя брату в глаза, Дайм отпил вина, покатал на языке, улыбнулся — нет, пожалуй, тщательно скрытое разочарование идет Лерме куда больше — и, отставив бокал, достал из воздуха фиал с притертой крышкой. Медленно, очень медленно перелил в него содержимое бокала, закрыл, спрятал за пазуху. К концу действа за столом установилась мертвая тишина. Все три дюжины императорских гостей с искренним интересом наблюдали за тем, что творится во главе стола: император посадил бастарда по левую руку от себя, напротив младшего принца.
— Великолепный букет, Ваше Всемогущество, — додержав паузу, ответил Дайм приподнятой брови отца. — Сохраню на память о вашем благоволении.
Император медленно кивнул ему, затем так же медленно перевел взгляд на законного сына. Тот встретил отцовский взгляд, как истинный Кристис: твердо и холодно. Ни вины, ни сомнения, ни страха — Дайм поставил бы в заклад собственную голову, что и топор палача Лерма встретил бы так же.
— Вам, сын мой, тоже нравится тельдийское? — тон императора был образцом светскости. — Пожалуй, я велю прислать вам несколько бутылок такого же.
— Благодарю, Ваше Всемогущество, — не менее светски ответил Лерма.
— Да, так что за зверя ты обещал Его Мудрости Ци Вею? — как ни в чем не бывало продолжил император. — Мы желаем немедленно испробовать новый кальян и послушать подробности.
Вслед за императором гости-мужчины перешли в курительную, выдержанную в традиционном для Сашмира стиле: ярко расписанные цветами и листьями стены, красные сводчатые потолки, золоченые колонны и горы шелковых подушек с кистями на низеньких резных диванчиках. На столиках красовалось не меньше двух дюжин кальянов, от крохотного золотого, подаренного сашмирским реджабеем самому Элиасу Второму, до гигантского кальяна-аквариума, изготовленного русалками еще для первого императора Фьон-а-бер.
Без дам разговор потек в более фривольном русле. Сиятельные и светлые шеры непременно желали узнать, каковы знаменитые наложницы Ци Вея — об их искусстве легенд ходило много больше, чем о мудрости последних Драконов. Полчаса, покуривая кальян, Дайм обстоятельно рассуждал на животрепещущую тему, и, к вящей радости имперского казначея тут же подарил ему вторую луноликую деву. Разумеется, первую он подарил императору, а третью — дорогому брату. Брат не остался в долгу:
— А каков в постели сам Ци Вей? — осведомился он. — Похоже, Вашей Светлости так понравилось место наложницы, что Ваша Светлость задержались на месяц дольше.
— Великолепен, — серьезно, как похоронных дел мастер, ответил Дайм. — Какая досада, что Вашего Высочества там не было. Уверен, Ваше Высочество бы задержались в Тан-До много дольше, чем на месяц.
— Право, я не настолько неосмотрителен, чтобы оставлять прелестную даму одну на полгода, — покачал головой Лерма. — Всегда найдется какой-нибудь смазливый баронет Кукс, готовый согреть постель принцессы. Кстати, у неё не такой уж плохой вкус. — Лерма прикрыл глаза и затянулся, словно потеряв интерес к теме.
Дайма пробрала ледяная дрожь: баронет отлично объяснял нежелание Шу отвечать.
Он не успел парировать, как невинную братскую пикировку прервало появление главы Конвента. Его Светлость Парьен изволили посетить императора в приватной обстановке и испробовать хмирские кальяны, а заодно обсудить несколько мелких, совершенно несущественных вопросов.
— Продолжим в другой раз, — расслабленно махнул император.
Отвесив положенные поклоны, придворные удалились. Лерма на прощанье подмигнул Дайму, а Дайм пожалел, что не выжал из бокала с ядом все возможное. При некотором везении вполне можно было вынудить самого Лерму выпить… Но тогда бы визит в Валанту отложился на неопределенное время: похороны, разбирательство и прочая тягомотина. Ширхаб с ним, пусть еще немного поживет. Вот только даже лучший враг, бывает, говорит правду. Слишком долго Шуалейда хранила верность любовнику, который не может быть любовником, будь проклят Парьен со своей Печатью. Закономерный финал великой любви, и остается лишь молить Светлую, чтобы Шу взяла в постель Кукса, а не Бастерхази.
К счастью, Лерма уже не видел, что его последняя отравленная стрела попала в цель, а императора и Парьена настроение Дайма не волновало — была бы цела Печать. А то, упаси Светлая, бастард еще возомнит себя человеком.
Унизительную процедуру проверки Дайм вытерпел, сжав зубы и повторяя про себя умну отрешения. Когда стало совсем невмоготу, умна сменилась на «Ци Вей» и воспоминания о Змеином Озере. Дракон и правда был великолепен, но как собеседник, друг и брат, а не любовник. И, как настоящий брат, прекрасно понимал, что в постели никто кроме Шуалейды Дайму не нужен.
— Полный порядок, — наконец вынес вердикт Парьен. — Элиас, пора отпустить мальчика и выкурить кальян.
Глава 15
Тигренок в тумане
436 г. 18 день Журавля. Роель Суардис.
Он шел сквозь густой туман, пронизанный рассветным солнцем — вперед, на вздохи флейты и журчание воды. Туман холодил кожу и щекотал ароматом кувшинок. Трава путалась в ногах, тянула вниз. Но флейта трепетала, звала — и он шел, не зная, сумеет ли в этот раз увидеть туманную деву, танцующую над ручьем в брызгах радуги.
— Ты здесь? — звенел ручей, или её смех, или падающие на камни капли.
Туман легко касался губ и манил: поймай меня, найди! Флейта вздыхала — то справа, то слева. Ручей смеялся её голосом, пел и дразнил.
— Покажись, — попросил он, пытаясь поймать тонкие руки, как просил каждый раз.
Губы, пахнущие рассветом и рекой, на миг коснулись его губ. И туман схлынул вдруг, как бывает только во сне, оставив его на берегу ручья.
Она кружилась, одетая лишь в длинные, до колен, туманные пряди. Она была дождь, и радуга, и рассвет, и страсть — дева с сиреневыми глазами и лицом изменчивым, как отражение в воде. Казалось, еще миг, и он узнает её…