Мастера детектива. Выпуск 6

Фрэнсис Дик

— Я должен отсюда выбраться, — сказал Рейвен, колотя пистолетом по смерзшейся земле.

— А ты не можешь пойти в полицию?

— Я?! — спросил Рейвен. — Чтобы я пошел в полицию?! — Он рассмеялся. — Было бы недурно, а? Самому протянуть им руки — давайте вяжите.

— Надо что-то придумать, — задумчиво сказала Энн.

Она замолчала — и словно исчезла.

— Ты здесь? — резко спросил он.

— Куда я денусь, — ответила она. — Что с тобой?

— Странно как-то чувствовать себя одиноким.

Угрюмая недоверчивость вновь овладела им. Он зажег сразу две спички и поднес их к лицу, чтобы было видно его обезображенную губу.

— Смотри, — сказал он. —

Хорошенько смотри. — Огонек догорал ровно, не колеблясь. — Не станешь же ты помогать мне, правда? Мне, вот такому?

— Не беспокойся, — сказала она. — Ты мне нравишься.

Пламя жгло ему пальцы, но он продолжал держать спички, пока они не догорели, и боль была ему в радость. Только радость эта пришла слишком поздно, и он отринул ее. Он сидел в темноте, чувствуя, что слезы закипают у него на глазах, но плакать он не умел. Он так и не научился этому искусству — плакать. Он отполз немного из своего угла по направлению к ней, нащупывая путь на полу пистолетом, и спросил:

— Тебе холодно?

— Бывают места и потеплее, — пошутила Энн.

У него оставалось еще несколько мешков, на которых он сидел. Он подтолкнул их ей.

— Закутайся, — сказал он.

— А ты?

— Разберемся. Уж о себе-то я всегда позабочусь, — резко сказал он, как будто ненавидел ее. Его руки так замерзли, что даже стрелять ему, наверное, было бы трудно. — Я должен отсюда выбраться.

— Мы что-нибудь придумаем. Лучше поспи!

— Да не могу я спать, — признался он. — В последнее время мне снятся плохие сны.

— Давай рассказывать друг другу сказки. Сейчас как раз время детское.

— Не знаю я никаких сказок.

— Ну, тогда я тебе расскажу. Какую? Смешную?

— Вряд ли что меня рассмешит.

— Хочешь про козла и капусту?

— Капуста... [22] Я про деньги слышать не могу.

Теперь, когда он приблизился к ней — темная сгорбленная фигура, не понимающая ни слова из того, что она говорила, — она могла его видеть и слегка посмеивалась над ним, хорошо зная, что он этой насмешки никогда не поймет.

22

На воровском жаргоне — деньги.

— Я расскажу тебе про лиса и кошку, — сказала она. — Ну, слушай. Кошка встретила в лесу лиса, а она не раз слыхала, что лис ужасно гордится своей хитростью. И вот она целый день присматривалась к нему, а потом и спрашивает: «Как вы поживаете, мистер лис?» Но лис был очень гордый. «Как смеешь ты, несчастная помоечница, показываться мне на глаза? Что ты вообще понимаешь в жизни?» — надменно воскликнул он. «Да уж кое-что», — сказала кошка. «Ну?» — спрашивает лис. «Ну, например, я знаю, как убежать от собак, — сказала кошка. — Когда они за мной погонятся, я тут же лезу на дерево». Тут лис ужасно заважничал: «У тебя одна хитрость, а у меня их не меньше сотни. У меня их целый мешок. Идем со мной, я тебе покажу». А тут как раз подкрался к ним охотник с четырьмя борзыми. Кошка прыг на дерево и кричит: «Ну и где же твой мешок, мистер лис?» Но собаки его уже сцапали. А кошка, потешаясь над ним, говорила ему так: «Мистер Всезнайка, будь в вашем мешке лишь одна эта хитрость, вы бы сейчас спокойненько сидели себе на дереве вместе со мной».

Энн замолкла и прошептала темной фигуре рядом:

— Ты спишь?

— Нет, — ответил Рейвен, — не сплю.

— Теперь твоя очередь.

— Не знаю я никаких сказок, — угрюмо и жалко признался он.

— Даже таких? И чему тебя в школе учили!

— Читать и писать, —

ответил он. — У меня сейчас голова совсем другим занята. Столько нужно обдумать.

— Ладно. Кое у кого сейчас голова занята не меньше твоего.

— Кого ты имеешь в виду?

— Да тех, кто заварил всю эту кашу, кто убил старика. Ты знаешь, о ком я. О друге Дейвиса.

— Да брось ты, — воскликнул он. — Какой еще друг Дейвиса? — Он сдержал гнев. — Я говорю не про убийство. Я говорю, что они меня продали.

— Да, конечно, — живо отозвалась Энн. — Ты хотел убить меня, но это пустяки.

Он поднял глаза в надежде разглядеть ее в темноте.

— Пустяки?

— Убийства бывают разные, — сказала Энн. — Будь здесь со мной тот человек, который убил... как там звали этого старика?..

— Не помню.

— Я тоже. Все равно нам не выговорить его фамилии.

— Продолжай. Так, значит, будь он здесь...

— Ну, я бы позволила тебе застрелить его и даже пальцем бы не шевельнула, чтоб его защитить. И даже сказала бы тебе потом: «Молодец». — Эта тема оживила ее. — Ты помнишь, я говорила тебе, что до сих пор не могут изобрести противогазов для грудных детей? Вот что должно быть у негов голове. Матери, живые, смотрят через стекла противогазов, как их детей выворачивает наизнанку.

— Беднякам повезет, — упрямо сказал он. — А до богатых какое мне дело? Проклятая жизнь! А зачем люди детей заводят? — Она едва различала в темноте его напряженную скорчившуюся фигуру. — Любят только себя, — сказал он. — Им одно лишь — поразвлечься, и плевать они хотели, что кто-то увидит свет уродом. Три минуты в постели или под стенкой, а тому, кто родится, целую жизнь маяться. — Он невесело засмеялся, отчетливо представив себе кухонный стол, кухонный нож на полу, платье матери, все залитое кровью. Он пояснил: — Видишь ли, я прошел воспитание в одном из детских домов его величества. Их так и называют — дома. Что, ты думаешь, значит слово «дом»? — Но он не дал ей ответить. — По-твоему, это муж, у которого есть работа, газовая плита на кухне и двуспальная кровать, домашние туфли, детская колыбелька и все такое прочее? Это не дом. Дом — это карцер, куда сажают тех, кто разговаривал на молитве. За любую мелочь — порка или сажают на хлеб и воду. А того, кто вздумает немного пошалить, сержант тут же отдерет за волосы. Вот в каком доме я вырос.

— Но ведь он пытался изменить этот мир, разве нет? Он был такой же простой человек, как и мы?

— О ком ты?

— Да все об этом убитом, как там его... Разве ты не читал о нем в газетах? Как он урезал военные расходы, чтобы помочь расчистить трущобы? Я помню фотоснимки: он осматривает новые квартиры, разговаривает с детьми. Он был не из богатых. Такой бы не стал начинать войну. За это его и убрали. Держу пари, есть такие, которым его смерть открыла путь к наживе. К тому же, всего в жизни он добился сам, так было написано в некрологах. Его отец был вором, а мать покончила жизнь...

— Самоубийством? — прошептал Рейвен. — Ты читала, как она...

— Она утопилась.

— Да-а, — протянул Рейвен, — послушаешь тебя и поневоле задумаешься...

— Вот-вот, я бы сказала человеку, который его убил... стоило бы задуматься, что он сделал.

— Возможно, — сказал Рейвен, — он не знал, о чем сейчас пишут газеты. Люди, заплатившие ему, — те-то все знали. Если б нам было известно все, что нужно, мы бы, наверное, сумели залезть в его шкуру.

— Слишком долго нам пришлось бы разговаривать, прежде чем я поняла бы, зачем он это сделал. Сейчас, во всяком случае, нам не мешало бы поспать.