Мастера детектива. Выпуск 9
Шрифт:
– Он что, никогда ни с кем не разговаривает?
– Да, он молчун. Много говорит только на манеже.
– Как складывалась его карьера?
– Этого никто не знает. Только он сам мог бы рассказать вам об этом.
– Кто главный в группе клоунов?
– По-видимому, Паль. Во всяком случае, я так думаю. Совершенно очевидно, что ведущий в программе – Паль, он утверждает номера. Вы думаете, будь у Штута талант настоящего клоуна, он стал бы «огюстом» Паля? Смирился бы с той гротескной ролью, которую играет,
– Что вы можете сказать об отношениях мадам Лора и Штута?
– Это вопрос интимный, меня он совершенно не касается… Я вынужден промолчать…
Промолчать!.. Ошкорн, не скрывая легкой иронии, взглянул на него. Во время предыдущего расследования Жан де Латест привел довольно много подробностей о связи мадам Лора и Штута.
Мадам Лора, вдова, слыла сказочно богатой. Как-то вечером, случайно забредя в цирк, она, сама того не ожидая, была совершенно покорена Палем. Оба клоуна посмеивались над этой седовласой поклонницей более чем неопределенного возраста, которая изводила Паля, без конца приглашая его вместе пообедать.
Потом она открылась, кто она такая: богатая вдова крупного промышленника. Бержере, который в ту пору испытывал денежные затруднения, устроил дело так, что она купила его долю акций цирка, а с ним заключила контракт. Цирк как собственность ускользнул от Бержере, но он остался в нем директором. К великому удивлению всех, мадам Лора, которая вначале интересовалась только Палем, дала покорить себя Штуту. И вскоре эта страсть целиком поглотила ее.
Итак, власть Бержере значительно поуменьшилась, хотя он сохранил пост директора. А мадам Лора стала почти полновластной владелицей цирка, и она добросовестно играла эту роль. Приезжала каждое утро, давала несколько указаний, иногда присутствовала на прогонах… Но на деле полновластным хозяином оставался Бержере.
После смерти Бержере ни для кого не стало неожиданностью, что мадам Лора доверила пост директора Штуту.
– А теперь, после смерти Штута, кто же будет директором теперь? – спросил Ошкорн.
– Не знаю…
– Паль, наверное…
Жан де Латест вдруг вздрогнул, словно его поразила молния. Он возвысил голос, почти закричал.
– Почему Паль?
– А почему бы и не Паль? Главный администратор сбавил тон:
– Да, в конце концов почему бы и не Паль?.. Но ведь Паль – артист, мечтатель…
– А Штут?..
– Штут был совсем иным человеком. Конечно, он тоже был артистом, но он все же в немалой степени обладал практической жилкой. И потом… к чему бы ему иначе становиться любовником мадам Лора?..
– В таком случае, вы, быть может? – тихо спросил Ошкорн.
Жан де Латест чуть заметно покраснел и сделал рукой слабый, безвольный жест.
«Честолюбив, – ответил про себя Ошкорн. – А куда может завести человека честолюбие?»
8
Наступила
Ошкорн был удивлен: Людовико оказался совсем не таким, каким представлялся ему. Он запомнил его словно невесомым существом, пренебрегающим законом земного тяготения. Людовико же оказался тяжеловесным и неуклюжим. Торс у него был слишком длинный, ноги – слишком короткие. Ошкорн, который славился своими длинными ногами, сразу отметил этот недостаток, а вот Патон не обратил на него ни малейшего внимания, видно, верно говорят, что люди не замечают у других недостатков, присущих им самим.
Слов нет, Людовико все же был красивый парень, но красота его была несколько вульгарной. Оплывший римский профиль, толстый и багровый затылок. Низкий лоб с вьющимися от самых корней волосами, манера держаться, опустив голову, взгляд исподлобья – все это делало его похожим на готового к бою быка.
«Конечно, – сделал про себя вывод Ошкорн, – некоторым женщинам такой фат может понравиться. Но вряд ли Престе?..»
В Людовико угадывались довольно сильная воля, упрямство, терпение и грубость одновременно. Губы у него были красные и толстые, чувственные.
«Одержимый!» – мысленно заключил Ошкорн, подводя итог своему молчаливому экзамену.
Нетрудно было догадаться, какова природа этой одержимости. Перед тем как войти в кабинет, Ошкорн видел Людовико беседующим с Престой. Было ясно, что Людовико домогается Престы. Ради нее он наверняка способен на многое, на самое лучшее и на самое худшее. Можно ручаться, он будет таким, каким она пожелает его видеть, и сделает все, чего она захочет.
«Геракл у ног Омфалы!» – прошептал тогда Ошкорн на ухо Патону.
Тот с удивлением взглянул на него. По его мнению, заниматься мифологией после шестнадцати лет – смешно. Ну а после тридцати еще можно, пожалуй, помнить, кто такой Геракл, но Омфала…
В обращенном к Престе страстном взгляде Людовико было нечто такое, что не ускользнуло от Ошкорна. Не надежда, не беспокойство, а какая-то почти уверенность.
Еще вчера вечером, как рассказал ему Джулиано, Преста лишь посмеивалась над Людовико. Сегодня утром она казалась рядом с ним менее неприступной.
«Почему?» – спрашивал себя заинтригованный Ошкорн.
Как и следовало ожидать, Людовико сразу же заявил, что он ничего не знает. Преступление совершено в то время, когда он находился на манеже.
– А во время убийства месье Бержере вы тоже находились на манеже? – спросил Патон.
– Нет. Месье Бержере был убит в половине одиннадцатого. А мой номер тогда начинался только в половине двенадцатого. В то время мое имя в афише писали с красной строки, и все мои мысли были заняты тем, что я – гвоздь программы…