Мастера иллюзий. Как идеи превращают нас в рабов

Носырев Илья Николаевич

На первый взгляд, это трюизм, однако он позволяет избежать распространенной ошибки. Даже в тех обществах, где роль жреческих организаций действительно сводилась к освящению государственной идеологии, эти организации возникали вовсе не потому, что появлялась потребность в них: ни религию, ни церковь невозможно создать на ровном месте просто потому, что в них есть необходимость, — их появление и развитие в известной степени подчиняется собственной логике. Примеры превращения жреческих организаций в самодовлеющую силу и фактор общественной и государственной нестабильности достаточно часты — вспомним египетское жречество, сумевшее отменить реформу Эхнатона. Там, где государство слабо, культовые организации еще откровеннее следуют собственным целям: брахманам Древней Индии удавалось отстоять свои притязания на роль высшей варны, вмешивающейся в дела царей советами и моральными оценками. Если мы попытаемся связать возникновение организованной религии с нуждами общества, то обнаружим, что «эгоизм» жреческих организаций просматривается временами куда четче, чем их «социальная функция». Особенно уязвимы для критики попытки объяснить возникновение религиозных организаций потребностью в интеграции общества — конечно, именно христианство позволило Европе со временем превратиться в относительно унифицированное культурное пространство, но способствовала ли деятельность католической церкви политической интеграции средневековых государств? Вероятно, только в тех случаях, когда ей это было выгодно, — во всех других она поощряла и провоцировала распри между государями, следуя принципу «разделяй и властвуй». Итак, случай, когда религиозные организации и общество идут рука об руку, пожалуй, едва ли не более редок, чем ситуация, когда церковь служит собственным интересам, мало беспокоясь о том, что это вызывает рознь в окружающем обществе.

В этой главе я постараюсь показать, что церковь и другие подобные ей структуры в других религиях существовали именно потому, что существовали: т. е. потому, что им удалось найти удачную форму, обеспечивающую воспроизводство своей структуры и идеологии. Качественный скачок, благодаря которому возникла столь мощная организация, как христианская церковь, стал результатом многовекового отбора организационных форм, причем начавшегося задолго до появления христианства. Этот процесс отчасти был сознательным и направлялся крупными деятелями церкви, которым принадлежат некоторые находки, сильно сократившие путь превращения небольших общин праведников в идеологически и экономически сильную организацию. И все-таки значительная часть пути была пройдена неосознанно — развитие исходных идей Христа и более ранних максим, унаследованных от иудаизма, запустило ряд процессов, результатом которых и стало появление церкви, структура которой постепенно совершенствовалась, пока не достигла стабильного состояния. Как мне кажется, меметика позволяет объяснить и возникновение профессионального духовенства, и причины, по которым именно христианская церковь превзошла своих предшественников в искусстве пропаганды своих идей.

Фабрики мемов

Рассматривая эволюцию религий с точки зрения меметики, мы должны постоянно помнить: в отличие от воспроизводства генов передача мемов — это не точное, а лишь приблизительное копирование информации. Даже самая простая информация вроде «Лошади едят овес», переданная в процессе коммуникации от человека А к человеку B, воплощается у адресанта и адресата в совершенно разных образах: если А представит лошадей белыми, то В — пегими, если у А слово «овес» порождает представления о колышущихся в поле зеленых стеблях, то у В — об овсяной лепешке. Вот почему мемы, которые принято считать одной и той же идеей, на самом деле представляют собой миллионы индивидуальных вариаций на общую тему: в мозгу всех людей мира нет, никогда не было, да и не может быть двух совершенно идентичных мемов. Как следствие, дрейф мемов — это хаотичный процесс, в котором мемы, передающиеся от человека к человеку, понемногу теряют исходную форму, превращаясь во все более и более отличные друг от друга варианты. Если проследить передачу этой информации по цепочке — от А к Z, мы обнаружим, что уже D заменит «едят» на «кушают», K заменит лошадь на осла, а S, у которого аллергия на овсянку, подставит вместо овса «горох». На Z произойдет революция: он решит, что ту же мысль можно выразить в более обобщенном и рациональном виде: «Копытным свойственно питаться злаками»; тут мем прекратит свое существование в прежнем виде и превратится в новый. А уж если идея имеет философский характер, например: «Человек грешен», тут серьезные разночтения могут обнаружиться уже после двух-трех передач мема ² . Любая полученная из культуры идея преломляется в сознании человека, становится объектом его обдумывания, домысливания. А уж если речь идет не об отдельных идеях, а о целых идеологиях, даже у людей, ежедневно общающихся и хорошо понимающих друг друга, общие для них системы идей всегда будут несколько отличаться — каждый по-своему акцентирует отдельные идеи внутри нее и интерпретирует отдельные положения и логическую связь между ними.

2

Характерно, что эту особенность передачи информации осознают уже отцы христианской церкви — так, Тертуллиан жалуется: «Она (молва. — И. Н.) даже и тогда, когда сообщает какую-либо истину, не обходится без лжи: она отнимает от истины что-либо, прибавляет к ней что-либо и вообще изменяет ее»; «Ко всякому положению и учению, выражающему истину вещей, прирастает нечто ложное» (Афинагор Афинянин. О воскресении мертвых, 1).

Эволюционная задача для самих мемов — сохраняться как можно дольше в максимально единообразной, близкой к исходной форме; те из них, которые меньше всего страдают от искажения при копировании, можно рассматривать как самые приспособленные. Каким же образом мемы решают задачу точности своего воспроизводства? Самые приспособленные (чаще всего это именно религиозные, а также социально-политические идеи) воспроизводятся не за счет простого дрейфа, а путем провоцирования людей на создание особого рода социальных структур (церковь, политическая партия, тайное общество и т. п.), обеспечивающих воспроизводство и передачу культурной информации от поколения к поколению. При этом идет постоянное воспроизводство не только мемов, но и самой социальной структуры — чтобы служить заданной цели, она должна быть стабильной. И если трактовать личность каждого человека как своеобразную мемовую машину ³ , то социальная структура — это новый организационный уровень, на котором деятельность этих машин становится более целенаправленной: культовая организация в определенной степени нивелирует индивидуальные различия в понимании идеологии, которую исповедуют ее члены.

3

Blackmore S. The Meme Machine. P. 235.

Именно с задачей повышения мемами точности своей передачи, на мой взгляд, и связано появление организованной религии. Традиционно антропологи объясняют возникновение профессиональной специализации культовой деятельности тем, что на определенном этапе существования человеческих сообществ культ усложняется настолько, что его отправление начинает требовать особых знаний и навыков и становится возможным только для жреца, превратившего это занятие в свое ремесло. Однако такое объяснение зиждется на том, что у религии есть определенная функция в сообществе — причем настолько важная, что оно готово в убыток себе содержать специальных людей, посвятивших себя культовой деятельности. Однако я не считаю, что следует априори признавать такую полезную функцию за религией. Подозреваем, меметическое объяснение может оказаться не менее, если не более продуктивным: в случае, когда культовая информация находится в ведении специального жреческого института — будь то обеспечивающие подготовку преемников служители или просто семьи, ответственные за отправление культа отдельных богов, — она будет распространяться активнее и передаваться в гораздо более точной форме, чем если бы в этом принимало участие все сообщество. Элементы культа, которым удалось мотивировать своих адептов на создание тиражирующей их религиозной организации, окажутся более жизнеспособными, чем другие. Очевидно, что в религии Древнего Рима доминировали те боги и те виды религиозных практик (например, гадание по полету птиц), которые поддерживались наиболее авторитетными коллегиями; будучи институциализированы и включены в структуру государственных магистратов, эти коллегии на протяжении поколений воспроизводили определенные элементы культа, тогда как другие, которым не повезло иметь защитников в лице культовых организаций, канули в Лету. Умение жрецов той или иной коллегии завоевать авторитет и политический вес, вероятно, определяло содержание римской религии в гораздо большей степени, чем потребность самих верующих в тех или иных богах или обрядах.

Итак, помимо выгоды жрецов, заинтересованных в исключительном праве на обладание сакральным знанием, и выгоды сообщества, заинтересованного в отдельном жреческом сословии, которое брало бы на себя многие регулирующие и направляющие функции, следует обратить внимание и на выгоду самого религиозного мемплекса, «заинтересованного» в таком сословии, которое передавало бы его в максимально точной форме. От упорядоченности религиозной организации и приверженности ей своему культу зависит едва ли не больше, чем от привлекательности самого культа: у сильной организации, пропагандирующей не очень привлекательный культ, куда больше шансов сделать его популярным, нежели у слабой, распространяющей самую что ни на есть соблазнительную религиозную идеологию. Но как религия может мотивировать верующих на создание сильной жреческой организации? Ведь она не имеет разума и воли, она — пассивный набор идей. Единственный способ влиять на своих носителей — это способность мемплекса со временем вырабатывать стимулы, провоцирующие их на особое поведение, которое способствовало бы его выживанию. При этом сами носители, как правило, не сознают, в чем именно состоят интересы мемплекса, и выполняют его команды, полагая, что делают нечто полезное своей «душе» или обществу.

Почему мировые религии любят аскетов?

В большинстве древних и первобытных религий идеальный верующий — это трудяга и семьянин, кормящий себя и домочадцев трудами рук своих. Для этих религий характерна установка на простой и положительный идеал существования — многочисленное потомство, обширное имущество: поля, стада, дом полная чаша. Таким перед нами предстает счастливый удел библейских патриархов, так рисует нам счастье благодарного верующего Гесиод, так видит цель праведной жизни и Авеста: «Где второе место на этой Земле самое счастливое?» — И сказал Ахура Мазда: «То, на котором муж праведный дом воздвигает с огнем, с коровой, с женой, с потомством, с добрыми стадами. А после в этом доме вскармливается корова, вскармливается Аша, вскармливается пастбище, вскармливается собака, вскармливается жена, вскармливается ребенок, вскармливается Огонь, вскармливается всякая добрая жизнь» ⁴ . «Иметь жену — это по-человечески, иметь детей — это по-божески», — гласит шумеро-вавилонская пословица ⁵ , а «Поучение Птахотепа» придает семье и дому высокий этический смысл: «Если ты склонен к добру, заведи себе дом, как подобает, его госпожу возлюби» ⁶ . Ведийские гимны обращены к аудитории, «интересующейся в первую очередь земными благами — здоровьем, долголетием, большим числом сыновей, обильными стадами, богатством» ⁷ , и даже Старшая Эдда, отражающая мировоззрение людей, постоянно готовых к войне и смерти, говорит: «Лучше живым быть, нежели мертвым» и «Сын — это счастье, хотя бы на свете отца не застал он» ⁸ . Не странно ли, что в наиболее массовых и, как правило, относительно поздних религиях — христианстве, индуизме, буддизме, джайнизме и т. п., образцовый верующий вовсе не работяга и семьянин, а, напротив, лишенный семьи нищий, оторванный от общества аскет? Не следует ли поискать некий сдвиг в мировоззрении людей, который бы объяснил столь радикальную смену идеалов?

4

Видэвдад, 2:2–3.

5

Дьяконов И. М. Общественные отношения в шумерском и вавилонском фольклоре: (120 пословиц и поговорок) // Вестник древней истории. 1966. С. 15.

6

Поучение Птахотепа // Поэзия и проза древнего Востока. М., 1973. С. 96.

7

Элиаде М. История веры и религиозных идей. М.: Критерион, 2002. Т. 1. С. 184.

8

Старшая Эдда. Речи Высокого, 70; 72.

По-видимому, нет: едва ли правомерно считать, что основная масса христиан или, например, буддистов стремится к созданию семьи и финансовому благополучию меньше, чем те, кто исповедовал патриархальные религии древности. Судя по всему, причина популярности аскезы у христиан, а также представителей некоторых других (в основном дхармических) религий кроется в тех возможностях, которые несет отречение от мира для распространения их мемов. Для религиозного мемплекса человек, не обременяющий себя семьей, не имеющий привязанностей и не задумывающийся о хлебе насущном, куда полезней, чем трудяга и прилежный семьянин, — ведь он может всецело посвятить себя сохранению и пропаганде веры. Именно аскет, свободный от обязательств перед обществом, может служить преданным хранителем и распространителем религии: обещая, что «Всякий, кто оставит ради имени Моего дом, братьев, сестер, отца, мать, жену или детей или поля свои, получит за это сторицею и будет обладать жизнью вечной» ⁹ , мемплекс попросту встраивает его в систему собственной передачи ¹⁰ . В этом кроется главный смысл любой квазипопуляции: становление культовых организаций христианства, буддизма и нескольких других религий происходило благодаря деятельности аскетов, и именно структура религиозной квазипопуляции вплоть до новейших времен оставалась наиболее эффективной формой «фабрики мемов». И несмотря на то, что на протяжении уже нескольких столетий в Европе и Новом Свете раздаются призывы к отказу от целибата как негуманного правила, ведущего к разложению духовенства, маловероятно, чтобы он был отменен, покуда существует церковь — уж слишком обширную литературу, прославляющую аскетический ригоризм, удалось создать христианству.

9

Мф. 19, 21.

10

Эта евангельская фраза имеет почти дословную параллель в буддийском каноне: «Оставь жену и сына, отца и мать, богатства и жито, оставь все, что порождает желания, и иди своим путем одиноко, подобно носорогу» (Сутта Нипата. 1.3 Кхаггависана сутта, 59).

Отметим как важное обстоятельство, что связь между аскезой и более широкими возможностями хранить и пропагандировать учение столь неочевидна, что ни религиозные деятели, ни исследователи не придавали ей сколько-нибудь важного значения. Возникновение целибата у католиков историки чаще всего связывали с экономическими причинами: например, Э. Геллнер считал, что при помощи целибата иерархи церкви стремились помешать оттоку церковных богатств в семьи священников (кстати говоря, он называет это решение церкви «оскопляющим» ¹¹ ). Однако такого рода социально-экономический подход, судя по всему, меняет местами причину и следствие: целибат возникает гораздо раньше, чем христианские общины обретают сколько-нибудь значимое имущество. На заре христианства безбрачие проповедовали те же, кто проповедовал и бедность, — отшельники и нищенствующие общины, и в их проповедях оно было столь явно связано с причинами религиозного плана, что нет никаких оснований подозревать предтеч современной церкви в корысти. Ни в раннехристианской, ни в буддистской литературе мы не найдем ни слова и о том, что безбрачие — это способ создать условия для усиленной пропаганды. Как я постараюсь показать в дальнейшем, этот запрет закрепился без осознания его подлинной роли, т. е. именно в результате естественного отбора идей.

11

Геллнер Э. Нации и национализм; пер. с англ. Т. В. Бредниковой, М. К. Тюнькиной. М.: Прогресс, 1991. C. 50.

Антропологи отмечают, что различные проявления аскезы — добровольные голодовки, отказ от сексуальных отношений, отшельничество, намеренное нанесение себе телесных повреждений — распространены в самых различных культурах мира и представляют собой инварианты, обусловленные причинами глубинно-психологического и социального характера. В. Тэрнер, опираясь на знаменитую концепцию А. Ван Геннепа, отмечал, что такие формы аскезы выступают стандартными атрибутами так называемых обрядов перехода. Когда член сообщества должен перейти в новый социальный статус (благодаря взрослению, изменению положения и т. п.), он на какое-то время покидает привычную социальную «систему координат» и оказывается в бесстатусном состоянии. В. Тэрнер называет это состояние удачным термином «лиминальность», т. е. пребыванием на границе: человек выпадает из структуры общества и на какое-то время остается в вакууме, свободный от любых социальных отношений, без каких-либо прав и обязанностей ¹² — он покидает родное селение, обосновывается в отдаленном и пустынном месте, отказывается от сексуальных отношений, перестает поддерживать родственные связи и участвовать в насущных делах своего сообщества. В древних и первобытных обществах атрибуты лиминальности играют важную роль при инициациях, выступая как составляющие испытания, которое должен выдержать неофит; при этом их использование может иметь вполне рациональное объяснение: юноша, сумевший выдержать испытание голодом, страхом, болью, доказывает себе и окружающим, что он достоин стать охотником и воином. Однако аскетические практики, как правило, имеют и мистический подтекст, значение которого изначально связано с его рациональным смыслом: нанесение вреда телу оборачивается усилением других способностей; выдерживая испытания, человек обретает контроль над волей, телом и, в конечном счете, окружающим миром. Именно это значение является для нас важным, поскольку в дальнейшем оно переживает рациональный смысл инициации и начинает жить собственной жизнью. Уход из деревни в отдаленное место и пребывание там, сопряженное с длительными голодовками и одиночеством, — классические обстоятельства обретения членом племени сверхъестественных способностей. Именно так пророки у народов Африки обретают способности к прорицанию. В культах урало-алтайских народов шаман удаляется в лес или тундру, где подвергает себя лишениям, чтобы сделаться более восприимчивым к голосам духов; под их руководством он проходит «профессиональное обучение». Схожее значение имеет и уход иудейских пророков в пустыню, где им предстояло питаться акридами, носить грубую власяницу и — как то показывает евангельский эпизод — иногда даже выдерживать искушение со стороны дьявола.

12

Тэрнер В. Символ и ритуал. М.: Наука, 1983. С. 169–170.