Мастера книги
Шрифт:
Боюсь, у меня не получится описать те чувства, которые вызвали слова деда. Я понимал, что он мертв, понимал, что проснулся во сне, понимал, что если во сне за тобой приходит покойник, скоро смерть придет наяву.
Догадавшись о том, что творится у меня на душе, дед рассмеялся.
– Ты что забыл, что я был представлен Книге? – спросил он, отсмеявшись. – А тот, кто имел честь увидеть ее, даже после смерти продолжает жить на ее страницах. Так что я настолько же живой, как и все те, кого ты видел на острове. А если разобраться, то мы будем живей многих из тех, кто состоит из плоти и крови.
В следующее мгновение мы были уже на улице. Помню, было тепло и солнечно, но не как летом, а как поздней весной. Мы шли по одной из улиц частного сектора. Приятно пахло цветами, хотя самих цветов я не видел.
Дед привел меня к старому, покосившемуся дому с забитыми досками окнами. Дверь была не заперта, и мы вошли в дом. Изнутри он был значительно больше, чем снаружи, но все пространство первого этажа было забито каким-то хламом.
Мы поднялись наверх по широкой, покрытой останками ковра лестнице в огромную пустую комнату, настоящее царство пыли. На стене над давно уже потухшим камином висели часы с кукушкой. Часы шли, издавая какие-то чахоточные звуки.
– Посмотри внимательно на часы, – сказал дед, – видишь?
– Часы, как часы, – ответил я, не найдя в них ничего удивительного, кроме того, что они шли.
– Это особенные часы, и ты должен успеть увидеть…
Дед этого не сказал, но я понял, что оттого, увижу я нечто в часах или нет, зависит, как повернется моя дальнейшая жизнь. Но как я ни старался, я не мог найти в них ничего особенного. Я уже готов был признать свое поражение, как вдруг до меня дошло, что циферблат этих часов разбит на 61 деление.
– Эти часы твои, – сообщил дед, после того, как я поделился с ним своими наблюдениями, – и сейчас они говорят, что ЭТО начинается.
Стрелки часов сошлись на двенадцати. Часы заскрежетали, открылась дверца, откуда высунулась кукушка. Прокричав 12 раз, она вернулась в свой дом, и дверца закрылась. Что ж, именно это и следовало ожидать от часов в 12. Едва я об этом подумал, часы остановились. Постояв с минуту, они с жутким визгом пошли в обратную сторону.
– Свершилось, – констатировал дед.
Несмотря на полное отсутствие видимой связи, я уверен, что исключительно благодаря этому сну я смог написать свой судьбоносный роман. Нет, не про Понтия Пилата. И не «Войну и мир». Ничего шедеврального. Обычную заурядную мелодраму о любовном треугольнике. Содержание романа выглядит примерно так:
В небольшом провинциальном городе, как две капли воды похожем на Аксай живет обычная среднестатистическая семья: муж, жена и двое детей. Мужу и жене по сорок. Детям 18 и 16. Семья, как семья. Не ангелы, но и не злодеи. В общем, люди, как люди. Роман начинается с того, что жена узнает, что ее муж регулярно изменяет ей с ее сестрой, которую она считала своей лучшей подругой. Разумеется двадцать лет совместной жизни – слишком большой срок, чтобы остаться безгрешными, но измена с сестрой…
Не желая прощать мужа, жена заводит себе любовника, затем второго, третьего… Она даже не пытается скрывать свои измены. Отношения в семье накаляются
И тут появляется он. Не принц, без коня, не красавец, не олигарх даже в масштабах их городка… В общем, он совершенно не в ее вкусе. Вот только он этого совершенно не хочет понимать и всячески пытается добиться ее расположения. При этом он настойчив, но не навязчив и не выглядит идиотом. Разумеется, ей льстит его искреннее внимание, его обожание, его восхищение. А тут еще муж постоянно долдонит ей, дескать, кому ты еще нужна. Вот уж поистине нет более надежного способа обзавестись ветвистыми рогами, чем игра на понижение самооценки супруги или супруга. Если постоянно внушать человеку, что он никому не нужен, рано или поздно у него появится желание это проверить, а когда эта проверка показывает, что он, оказывается, нужен, да еще как… И тот, третий прекрасно все это понимал.
– Ты редкая, чудная, восхитительная женщина, – постоянно повторял он, – и мне несказанно повезло, что я сумел встретить тебя, увидеть, насколько ты необыкновенная, полюбить.
– Но я замужем и…
После «и» обычно шли какие-то совершенно нелепые отговорки.
– А я от тебя ничего и не требую, – спешил заверить он, – только то, что ты хочешь.
– Но я не хочу, чтобы ты зря на что-то надеялся. Между нами ничего быть не может. И…
Он не возражал и ничего не требовал.
С ним она чувствовала себя женщиной. Она была желанной, обожаемой, любимой… Незаметно для себя она влюбилась, и когда это поняла, попыталась все прекратить, но было уже поздно, и ей ничего не оставалось, как броситься в эту любовь.
А любовь же у них была такой, что может быть только в сказках. Он ловил каждый ее взгляд, каждое слово… Он носил ее на руках, целовал ноги… А главное, ей не нужно было с ним притворяться. С ним она могла быть злой, капризной, страстной или наоборот, не желающей ничего…
Она же была действительно удивительной женщиной, той, с кем можно себя так вести.
Но было в этой идиллии и свое «но». Будучи идеальным любовником, он совсем не хотел становиться ее мужем, ее же тяготела необходимость уходить от него, чтобы возвращаться в постылый дом к теперь уже чуть ли не ненавидимому мужу.
– Пойми, солнышко, – в сотый раз пытался он ей объяснить, – мы не сможем быть счастливы в браке. Я не смогу тебя содержать, как ты привыкла. К тому же муж – это не только муж. Это твой образ жизни, твои друзья, твой круг общения. Думаешь, они смогут меня принять? Или же ты хочешь порвать с этими людьми? И это не говоря о том, что у тебя дети?
– А что дети? – насторожилась она, когда этот разговор произошел между ними впервые. – Ты же знал, что я замужем, что у меня двое детей, и дети для меня главное.
– Конечно, милая. Об этом я и говорю. Как ты объяснишь им, что стоит тебе расстаться с папой, как у тебя тут же появлюсь я?
Не нравилось ей и поведение мужа. Несмотря на то, что она попросту не могла скрывать свою любовь, на протяжении нескольких лет муж не замечал ничего подозрительного, а если и заговаривал о любовнике, то исключительно в виде шутки. Она же представить себе не могла, что кто-то настолько может быть глухо-слепо-немым.