Мастеровой
Шрифт:
– Приступай, Сильверстов! – приказал Кошкин. – Ты поесть принес?
Фельдфебель подозвал солдата с котелками. Федор взял один и присел на бруствер. Солдат протянул ему ложку. Кошкин зачерпнул еще теплой каши и положил в рот. Вкусно…
Вестником беды стал прискакавший в Гродно подпоручик. Брусилов обсуждал со штабом обстановку, когда в кабинет ворвался взволнованный адъютант.
– Беда, ваше превосходительство! – закричал с порога. – Германцы обстреляли из пушек батальон Чуденцова. Погибли офицеры, солдаты разбежались. Дубки горят.
– Кто это сообщил?! – встрепенулся генерал.
– Подпоручик
– Где он?
– В приемной у меня. Раненый, сомлел. Только и успел сказать про нападение.
Генерал и его штаб ломанулись к дверям. В приемной на диване обнаружился раненый офицер. Он лежал, запрокинув бледное лицо. Из свесившейся руки на паркет сочилась кровь. Брусилов быстрым шагом подошел к нему и наклонился. Без сознания.
– Приведите его в чувство! – велел адъютанту.
Тот схватил стоявший на столе графин и, плеснув воды на ладонь, обтер ею лицо раненого. Подпоручик застонал и открыл глаза.
– Ва-аше превосходительство…
– Докладывайте! – приказал Брусилов.
– Подпоручик Самойлов, субалтерн-офицер[1] второй роты батальона, – прошептал раненый. – Получил осколок в руку при обстреле деревни. Германские снаряды угодили в избы, где квартировали офицеры. Все погибли, чудом уцелел. Вышел проверять посты.
– Нижние чины? – спросил Брусилов.
– Кто погиб, кто разбежался. Германцы били очень точно. Фугасы и шрапнели. Разбита батарея, а также – пулеметы. Цейхгауз с винтовками сгорел. Обороняться не было возможности. Нашел лошадь и поскакал в Гродно. Счел долгом сообщить…
Самойлов закатил глаза и потерял сознание.
– Отправьте в лазарет, – велел Брусилов адъютанту. – Господа, за мной!
Они вернулись в кабинет.
– Запросите обстановку по всей линии, – приказал Брусилов, когда все расселись. – Как ведет себя противник? Важно знать: война это или провокация?
Офицер в чине капитана встал и, щелкнув каблуками, вышел.
– Если Самойлов не соврал, а у меня нет причин ему не доверять, – продолжил генерал, – то дела плохи. Германская кавалерия вступит в Гродно через час, само более – через два. Войск в городе нет совсем. Комендантская рота и мой конвой[2] – меньше двух сотен человек. Из тяжелого вооружения ничего, даже пулеметов не имеется. Все отправили в дивизии.
– В арсенале пять скорострельных ружей, – доложил вскочивший подполковник. – Те, что привезли из Тулы. Только нет людей, умеющих с ними обращаться. Не успели научить.
«Я отправил Чуденцову пулеметы и команду Кошкина, – вспомнил генерал. – Может, эти уцелели и ведут бой?» Поразмыслив, он пришел к выводу, что надеяться не стоит. Ожидать, что заводской техник сумеет отразить нападение германцев, глупо.
– Знаю этот пулемет, – сказал генерал. – Кошкин показал. Прикажите доставить их сюда. Расположим в окнах штаба. Перед этим научу, как из них стрелять. Дадим бой германцам!
– Может вызвать казаков? – предложил начальник штаба. – Из полка, что ближе к Гродно?
– Им идти полдня, – отказался генерал. – И еще не ясно с обстановкой. Если враг атаковал другие пункты, казакам будет не до нас. Если нет, то вызывайте. Казаков из моего конвоя вышлите к Дубкам. Пусть узнают обстановку. В бой приказываю не вступать. Оценить силы неприятеля и вернуться в Гродно. Будем воевать тут сами. Прозевали нападение, сами и ответим. Хоть умрем, как офицеры. К делу, господа!
Работа закипела. Штаб корпуса занимал
– Ваше превосходительство! – козырнул, подбежав. – Дозвольте обратиться?
– Что тебе? – недовольно сморщился Брусилов. – Почему ты здесь? Я же отослал конвой к Дубкам.
– На пути к Гродно солдата переняли, верхи в город гнал. Грит, донесение до вас. Урядник приказал мне сопроводить, сам с другими далее пошел.
– Где солдат? – спросил Брусилов.
– Вот!
Казак отступил в сторону и подтолкнул к генералу невысокого, худощавого рядового. Тот шагнул вперед и метнул руку к козырьку защитной фуражки.
– Ваше превосходительство! Рядовой первой роты Курицын Иван. Послан к вам его благородием с донесением.
– Давай! – протянул Брусилов руку.
Солдат расстегнул гимнастерку и вытащил из-за пазухи сложенные листки. Протянул генералу. Тот схватил, развернул и впился взглядом в рукописные строчки.
– Это правда? – спросил, завершив читать. – Германцы не в Дубках?
– Их побили ужас сколько, – подтвердил солдат. – Грудами в поле лежать. Конь у меня германский, можете поглядеть. Подпоручик так сказал: «Ты бери, Курицын, лучшего германского коня и скачи в город к енералу. Передашь ему донесение».
– Отдыхай! – приказал генерал. – Офицеров штаба ко мне!
Спустя несколько минут, стоя посреди подготовленной к обороне комнаты, он читал вслух донесение:
«Ваше превосходительство! Довожу до вашего сведения, что сегодня, около пяти часов утра деревня Дубки и наша линия обороны была обстреляна из орудий германской стороной. Огонь велся по заранее разведанным целям и, очевидно, корректировался наблюдателем на воздушном шаре, потому оказался точен. Прямыми попаданиями в избы убиты офицеры батальона, значительные потери наблюдаются среди нижних чинов. Подсчет их пока не завершен. На линии обороны разбиты орудия и пулеметы, вести огонь из них невозможно. Вверенная мне команда не пострадала, поскольку ночевала в лесу. Разобравшись в обстановке, принял решение выдвинуться к линии обороны, где и принять бой…»
– Обращаю ваше внимание, господа, – сказал Брусилов, опустив руку с листками. – Подпоручик Кошкин произведен в чин моим приказом две недели назад. Военного образования не имеет, воинскую повинность отбывал в пехотном полку, где дослужился до унтер-офицера. Но каков же молодец! Слушайте далее!
Он поднес донесение к глазам.
«Первым делом я решил уничтожить воздушный шар неприятеля, дабы лишить его возможности корректировать артиллерийский огонь. Обстрелял шар из пулемета. Тот взорвался и упал. В ответ германцы обстреляли нашу оборону из пушек. Я решил заставить их замолчать. Кроме пулеметов, мы привезли из Тулы новейший бомбомет конструкции капитанов Рогова и Куликова. Меня просили испытать его при случае. В комплекте к бомбомету шли снаряды. Мы открыли огонь по германской батарее. После накрытия, она перестала стрелять, пушки утащили в лес…»