Мастейн. Автобиография в стиле хэви-метал
Шрифт:
В конце концов, несмотря на то, что я так никогда и не согласился с этим, мой разговор с Ларсом стал ключевой сценой в документальном фильме, получившим название 'Some Kind Of Monster'. Я никогда не видел полностью весь фильм, от начала до конца, и у меня нет никакого желания смотреть его сейчас. Я признаю, что с течением времени, в сочетании с позитивными отзывами от людей, которых я уважаю, у меня появится желание пересмотреть свое участие в этом документальном фильме в более выгодном свете.
К концу 2001-го Мегадэт стали больше чем когда-либо моей группой, хотя не сказал бы, что право на самоуправление было освобождающим или приятным. Это было время огромного
Это была не особенно коллегиальная атмосфера. После расставания с Кэпитол Рекордс в 2000-ом, мы подписали контракт с новый лейблом – Сэнкчьюэри Рекордс.
Почти каждое слово и нота на 'The World Needs A Hero' (выпущенном в 2001-ом) была написана мной, и этот факт удовлетворил лейбл, но никоим образом не улучшил дух товарищества среди членов группы. Это был состав, которому было не суждено долго жить. И он не прожил.
Осенью 2001-го, я был госпитализирован после обнаружения камня в почках. Во время прохождения лечения, мне предписали обезболивающие. Для большинства людей это не такая большая проблема. Ты принимаешь несколько таблеток, чтобы пройти через кошмар выхода камня, а затем возвращаешься домой и продолжаешь жить. Для меня это было чрезвычайно проблематично. Введение опиатов было схоже с переводом стрелки; после несколько лет трезвого образа жизни, у меня случился рецидив.
Спуск был стремительным и унизительным. Я еженедельно посещал собрания АА, и именно во время одного из этих собраний, я познакомился с сущностью покупки обезболивающих через Интернет. Как я уже сказал, в то время у меня не было реальной физической потребности в болеутоляющих, лишь сильное желание вернуть кайф, который я испытывал во время госпитализации, который хотя и не быль таким мощным, как тот, что возникал в результате курения героина, он определенно был способен сделать меня весьма обдолбанным. Это приходило и уходило в течение пары месяцев в конце 2001-го. Я временно отбился от нашестия демонов, лишь для того, чтобы затем позволить им вновь вернуть над собой контроль. Группа страдала, мой брак страдал, моя семья страдала. Наконец, когда очередной год подошел к концу, я решил очиститься; я больше не мог так жить. Управлять Мегадэт было достаточно сложно, когда я был на ногах. А с колен я вообще не мог этого сделать. Хотя, на самом деле, у меня не было генерального плана. Я лишь знал, что снова и снова позволял себе стать наркоманом, и терпеть не мог себя за это. Я лишь хотел, чтобы ушла боль.
Вот как я оказался в Ханте, штат Техас, в центре лечения под названием Ла Хасиенда, заснув в кресле и проснувшись со сжатым лучевым нервом, травмой настолько чертовски отвратительной, что я просто отказывался в это верить. Гораздо хуже, чем сама травма, был прогноз: я никогда не восстановлю полноценную ловкость и ощущения. Я никогда не буду играть на гитаре – по меньшей мере не так, как играл в прошлом. И когда доктор сказал мне эти слова – когда он посмотрел мне в глаза
Какой бы была моя жизнь без музыки? Музыка была для меня всем. В творческом, духовном, эмоциональном и в буквальном смысле – музыка кормила меня. Она помогала мне жить.
Я бы хотел иметь возможность сказать, что принял эти новости с мужеством и надеждой, но какой смысл лгать? Реальность такова: моя жизнь превратилась в веревку, рвущуюся перед моим взором. Когда я сидел в кабинете хирурга-отропеда, больше всего я чувствовал страх. Я знал боль и печаль; знал одиночество и поражение. Чтобы пройти через все это я мог всегда рассчитывать на свою способность исполнять музыку. Я знал, что был очень хорошим гитаристом, и никто не мог этого отнять у меня.
До настоящего момента.
Я импульсивно уехал из Ла Хасиенда, планируя вернуться домой и накуриться так, насколько это возможно. А затем я совершил ошибку. Я позволил наркотикам говорить вместо меня со своей женой. Было что-то, чего я раньше никогда не делал. Ох, конечно, я ходил под кайфом по дому, и временами я был весьма неприятен, но никогда не позволял наркотикам полностью взять контроль над своей личностью во время общения с человеком, которого люблю больше всего. Обезболивающие, в сочетании со страхом и неуверенностью, вызвали необычайно подлую речь.
“Моя рука мертва” – сказал я Пэм по телефону. “Я больше не могу играть”.
“Все будет хорошо” – сказала она в обычной поддерживающей манере. “Мы обратимся к лучшим врачам. У тебя будет лучшее обслуживание. Ты сможешь это сделать”.
Эти слова не помогали. Я не хотел, чтобы это помогало. Я лишь хотел найти, куда излить свою враждебность и жалость к себе.
“Ты не понимаешь. Ты не слушаешь меня. Моя рука мертва, моя жизнь закончена”.
Я посмотрел на нее – человека, меньше всего заслуживавшего мою желчь, а потом сорвался.
“Я ненавижу свою жизнь. Ненавижу работу. Ненавижу свою группу. Ненавижу своих детей. Ненавижу тебя. Хочу повеситься прямо сейчас”.
Реакцией Пэм была смесь паники и самосохранения. Материнские инстинкты в подобных случаях как этот – что дети гораздо важнее, чем обдолбанный муж. Она поговорила с близкими друзей из церкви, и они предложили ей обратиться к христианскому консультанту в Тусоне. Этот парень дал Пэм суровый совет, и следующее, что она сделала это получила судебный запрет и подала на юридический раздел имущества. Справедливости ради стоит сказать, что в свете этих действий я был не особенно очарован христианской общиной. На самом деле люди, к которым обратилась Пэм, были лживыми экстремистами, выставлявшими христиан в дурном свете. Даже консультант зашел настолько далеко, что предложил ей запретить мне встречаться со своими детьми без присутствия представителя церкви. Я ненавидел этого человека за то, что он дал Пэм такой ханжеский совет. И я был не особо рад тому, что моя жена прислушалась к нему.
У меня было лишь несколько вариантов на данном этапе, наиболее очевидным из которых был выбор жизни или смерти. Я выбрал жизнь, хотя и не в той мере, в которой можно ожидать. Следующие четыре месяца я прожил в отеле. Большая часть каждого дня была посвящена физической терапии и реабилитации в Спайр Инститьют в Скоттсдейле, штат Аризона. Не было серебряной пули, не было артроскопических процедур, которые могли волшебным образом увеличить мой лучевой нерв и вдохнуть жизнь в мою вялую руку. Была лишь работа и медленный, мучительный, почти незаметный прогресс.