Мать Иоанна от ангелов
Шрифт:
– Боже, - воскликнул он, - что ты говоришь!
Реб Ише загадочно усмехнулся, словно говоря: все, что я знаю и о чем думаю, тебе не постигнуть вовек. Презрительно сжав тонкие губы, он молчал - пока ксендз не переменил позы, выражавшей отчаяние и страстное ожидание. Молчали оба долго, наконец ребе произнес:
– Ты еще не знаешь, каково это, когда демон, пребывавший в теле женщины, вселится в тебя и будет тебя склонять ко всему тому, что еще недавно ты почитал омерзительным грехом... и что теперь наполняет твое сердце несказанным
Ксендз Сурин упал у стола на колени и спрятал лицо в ладонях. Его волновали чувства, которым он не умел подобрать названия. Они налетали на него, подобно вихрю. Тщетно вспоминал он аскетические упражнения святого Игнатия, тщетно пытался овладеть собой, понять самого себя, чтобы затем понять раввина и, как учит кабалистика, освободиться от его власти, назвав точным именем все его приемы; мысли ксендза заполонил багровый туман, а сердце - безумный страх, от которого весь он трепетал, как березовый лист в ноябре.
"Пресвятая владычица, - мысленно повторял он, - помоги мне!"
– Ты хочешь кое-что узнать о демоне?
– звучал над его головою бесстрастный голос раввина.
– Так позволь ему войти в твою душу. Тогда узнаешь, каков он, и поймешь все его уловки и признаки. Постигнешь его суть, и сладость его, и горечь его. Первый же это демон гордыни, Левиафан, второй - демон нечестия. Бегемот, а третий - демон зависти и всяческой злобы, Асмодей... Гляди получше, не запускают ли они когтей своих в твое сердце.
Ксендз Сурин вскочил на ноги и, с ужасом глядя на на раввина, быстро попятился к дверям.
– О!
– вскричал он.
– Я осыплю проклятиями твою голову!
Ребе продолжал усмехаться, поглаживая бороду.
– Ты, ксендз, ничего не знаешь. Блуждаешь во мраке, и неведение твое подобно черной пелене ночи.
– Бог мне свидетель!
– И я тебя уже ничему не научу, - говорил цадик, - ибо ты уже не способен научиться и моя наука уже не твоя наука.
– Ты - это я, - прошептал ксендз Сурин, стоя у двери.
– О да!
– рассмеялся раввин.
– Но наука моего бога - это не твоя наука.
И, внезапно вскочив с места, он схватил лежавшую перед ним книгу, резко захлопнул ее и с громовым стуком ударил ею о стол.
– Прочь!
– вскричал он грозно. Ксендз Сурин, сам не помня как, очутился за дверью и прямо наткнулся на Володковича, чьи глазки так и сверкали от любопытства.
– Идем, идем отсюда!
– быстро бросил ксендз и потянул Володковича за рукав; спотыкаясь, ударяясь о стены, он выбежал на лестницу и стал спускаться. Володкович едва поспевал за ним.
– Пан ксендз, - пытался остановить его шляхтич, - пан ксендз!
Но отец Сурин чуть ли не бежал и вздохнул с облегчением лишь тогда, когда они оказались под навесом крыльца, на свежем воздухе. Душный запах благовоний еще стоял у него в ноздрях. Он вынул из кармана платок и вытер лоб.
– Боже, смилуйся надо мной, - повторял он.
– Пойдемте, пан ксендз, - сказал Володкович, - пойдемте поскорей, вам надо выпить рюмочку водки, что-то вид у вас неважный.
Они торопливо пошли по улице по направлению к вертушке. Вдруг перед ними появился Казюк. Он, видно, сразу заметил, как бледен отец Сурин, - не говоря ни слова, он подхватил ксендза под руку и быстрым шагом повел вперед.
Когда они приблизились к воротам корчмы, ксендз Сурин попытался было свернуть к себе домой, но Казюк его удержал.
– Нет, отче, - сказал он, - зайдите, выпейте капельку меду, это вас подбодрит.
– Ничто мне не поможет, - с беспредельным отчаянием простонал ксендз Сурин, - я проклят!
Никогда в жизни так остро не ощущал он впившихся в сердце когтей страха. Как пьяный, он ухватился за плечо Казюка и посмотрел ему в глаза. Казюк отвел взгляд.
– Этого никто не знает, - молвил Казюк, - до последнего своего часа!
И так как Володкович уже скрылся в темной пасти корчмы, торопясь подготовить угощенье, Казюк наклонился к уху ксендза и прошептал:
– Я знаю, куда Володкович водил вас, пан ксендз. Я же говорил - не надо его ни о чем просить!
Ксендз Сурин не ответил. Молча они вошли в корчму.
11
Стаканчик меда и впрямь немного успокоил измученного ксендза. Потом он поспешил в обитель. Экзорцизмы только закончились, и утомленные монахини разошлись по кельям. Одна лишь румяная, рослая, спокойная сестра Акручи хлопотала по хозяйству, трудясь за всех. Она попросила ксендза Сурина откушать в трапезной - она, мол, очень занята, и ей некогда разносить обед ксендзам в их покои. Монахини уже давно пообедали.
– Скажи, сестра, матери настоятельнице, - попросил ксендз Юзеф, - что я сразу после обеда приду в нашу комнату на чердаке.
– На чердаке?
– удивилась недовольная таким нарушением монастырских правил сестра Малгожата.
– Да, на чердаке. Пусть мать Иоанна хорошенько отдохнет. Я не буду творить экзорцизмы, хочу лишь побеседовать с нею, - поспешно пробормотал отец Сурин.
В трапезной уже сидели отец Лактанциуш, отец Соломон, ксендз Имбер и ксендз Мига, исповедник, и угощались обильным монастырским обедом. Отца Игнация не было, он уехал в Вильно. Ксендз Сурин сел немного в стороне.
– Съешь чего-нибудь, отец Юзеф, - сказал ему Лактанциуш, пододвигая миски.
– А то ты у нас что-то отощал.
Отец Сурин равнодушно взглянул на него, видно, думая о чем-то своем. Подвинув к себе миску с фасолью, он принялся быстро есть, не глядя на прочие блюда. Ксендз Соломон усмехнулся.
– Что это ты, отче, так мало ешь?
– сказал он.
– Вот, гляди, утиные потроха, целая миска, да превкусные...
– Благодарю, - ответил ксендз Сурин, - я нынче пощусь.
– А от меда ты нынче тоже воздерживаешься?
– сладким своим голоском спросил ксендз Имбер.