Мать Сумерек
Шрифт:
Таммуз взял дело в свои руки:
— Долгие лета царю! — заголосил он и преклонил колени. Танира тут же последовала примеру брата. Но Салман не оценил.
— Нет! Прекрати сейчас же! — он потянул за плечи сначала жену, потом Таммуза, вынуждая встать. — Встань же! Не смей! — голос нового царя дрогнул.
— Простите, государь, — сухо сказал Таммуз, отводя глаза. — Как бы это ни было бессердечно, чем скорее мы покончим с этим, тем лучше.
— Что значит, тем лучше?! — взвился Салман, толкнув Таммуза в грудь. — Ты в своем
— Да, государь, — также сдержанно отозвался Таммуз. — В Шамши-Аддаде осталась Майя, ваша сестра, которая за год похоронила младшую сестру, мать, отца и брата, и теперь совсем одна и на сносях. Мне давно следовало вернуться к ней, — вдруг разгневался на себя царевич. — А я все вожусь тут… простите… Но теперь, когда наверняка есть те, кто позаботиться о вашем благополучном возвращении в столицу, я, если позволите, поеду вперед. Пожалуйста, брат, — душевно взмолил Таммуз в конце, сделав жалостливые глаза.
Они всерьез сблизились за дни пребывания в башне Таммуза. Освободитель, зять и шурин в одном лице, орсовский царевич предстал для Салмана с неожиданной стороны, и он даже порывался приехать со временем в столицу, чтобы просить у брата генеральский чин для молодого, но такого достойного родственника. Хватит уже подозревать его во всех бедах!
Теперь бы Салман и рад был поверить в полную непричастность Таммуза к потерям семьи Салин, да только едва ли понимал, что происходит вокруг.
— Брат? — снова позвал Таммуз, напоминая о себе.
— Мы скоро прибудем, — ответила Танира, взяв молодого царя за руку.
— Мы с Майей будем вас ждать, государь, — а потом вдруг опомнился и повторно поклонился — сестре. — Государыня.
Танира вздрогнула, даже не понимая, что обратились к ней.
Таммуз выехал в Шамши-Аддад стремительно, хмурый, собранный, сосредоточенный. И хотя в душе его по-настоящему разгулялся демон расправы и торжества, он действительно был озадачен: раз Змей сделал, что обещал, пришел его, Таммуза, час искать для наемника оплату.
Едва за Бансабирой закрылись ворота, Иттаю обуяла жажда деятельности. Пользуясь теплым временем года, танин каждодневно наряжалась, прихорашивалась, ловила взглядом Гистаспа в любой толпе, за любым занятием. При первой же возможности настаивала на прогулках. Если Гистасп отказывал — на тренировках, в конце концов, это его обязанность, обиженно декламировала госпожа танской крови по слогам. Вообще-то, напоминал генерал, с недавних пор это поручено Шухрану. Но когда его нет, спорила девушка, ответственность за подготовку кузин тану Яввуз возвращается на плечи альбиноса.
Гистасп, соглашаясь, кивал, понимая, что не отвертеться от девицы никак, и всегда, когда ей так или иначе удавалось завладеть его вниманием, держался учтиво, добродушно, каким большинство и знало командующего Гистаспа, но заметно отстраненно.
Он говорил, что вся причина в том, что он не может позволить себе и намеком на недостойное поведение очернить её светлое имя. Поэтому он абсолютно всегда был вежлив и покладист, улыбался с воодушевлением в глазах, но почти бесцветный пигмент зрачка существенно скрадывал эффект, который генерал нарочито старался создать.
В душе Гистасп был натуральным образом растерян. Наблюдая за невестой, он то и дело норовился ущипнуть себя за бедро или предплечье, чтобы удостовериться, что не спит, и происходящее и впрямь реально. Иттая пыталась поймать его ладонь, когда они шли рядом, случайно завалиться ему на грудь, якобы навернувшись на тренировке, и даже украдкой обнять за шею. В конце концов, не маленький же он! Разумеется, даже она знает, что генерал не так уж редко проводит ночи в городских трактирах по известному поводу. Так что должен же сообразить, чего Иттая добивается!
Но обескураженный происходящим Гистасп Иттаю даже за руку взять побаивался — иначе надежд проснуться от такого безумного сна не осталось бы вовсе. Временами доходило до того, что альбинос грешным делом думал написать Этеру Каамалу, мол, девица все еще девица, приезжай и забирай поскорее, чтобы у танши не было возможности закрыть глаза на скандал, и все тогда добьются чего хотят: Яфур — родства с Яввузами, Этер — уступки со стороны Бану, а он, Гистасп, продлит и гарантирует себе свободу.
Но привязанность и уважение к танше было велико, и генерал всерьез понимал, что затея дурацкая.
Иттая приходила к нему в самые нежданные часы, проявляя выдержку и достоинство, но блеск в глазах выдавал, как трудно ей дается подстраиваться под настроение жениха. Тот все время оказывался занят, пропадал то в корпусе «меднотелых», то по важным делам отбывал в военную академию или на верфь (просто сбегал), следил за тренировками замковой стражи, проявляя к этому невиданный прежде интерес, или вовсе куда-то девался. Поэтому, дабы ускорить вожделенный час единства, Иттая принялась активно и без спроса соваться во все дела отца. Помогая всем, чем можно, чем нельзя, и порой откровенно препятствуя хлопотам Тахбира.
Однако удержать её было невозможно.
По мере приближения к урочищу Акдай пейзаж менялся все стремительнее. Покрытые душистыми травами луга и холмы, столь недолговечные в здешней полосе, уступали место можжевеловым зарослям и дикой жимолости. Завидев их, путники дали себе отдых — наестся вдоволь кисловатых ягод, редкого гостинца на севере, до тех пор, пока не скрутило животы. Торопиться все равно некуда: Дайхатту до Бугута ехать намного дольше. Смеясь, они рассаживались по коням после отдыха. Иввани в голос хохотала над тем, как Раду кривлялся, показывая остальным здоровый фиолетовый язык. И даже Бану, наблюдая сие невиданное зрелище, надсадно держалась за живот, устраиваясь в седле.