Шрифт:
Annotation
По мнению большинства критиков, кульминацией реалистического периода в творчестве Грации Деледды стал роман «Мать» (1920), действие которого происходит в отдаленной деревушке на Сардинии на протяжении всего двух дней.
Грация Деледда
notes
1
2
3
Грация Деледда
Мать
Повесть
Значит,
Мать слышала в своей комнате, как он осторожно двигался за стеной, наверное пережидая, пока она погасит свет и ляжет спать, чтобы можно было уйти.
Она погасила лампу, но не легла.
Сидя у двери, она сжимала свои загрубелые руки служанки, еще влажные после полоскания скатертей, и сдавливала большие пальцы, пытаясь совладать с собой. Но тревога ее все росла, лишая упрямой надежды, что сын успокоится, что, как прежде, возьмет книгу или ляжет спать. На некоторое время крадущиеся шаги молодого священника и в самом деле затихли. Только снаружи доносился шум ветра да шелест листвы на деревьях, что росли на скале за маленькой церковной пристройкой, — ветра не слишком сильного, но неумолчного и заунывного, который, казалось, все крепче и крепче оплетал дом какой-то большой шуршащей лентой, как будто пытался сорвать его с фундамента и увлечь за собой.
Мать уже заперла наружную дверь двумя перекладинами крест-накрест, чтобы помешать дьяволу, который в такие ночи бродит вместе с ветром в поисках заблудших душ, проникнуть в их жилище. Однако она мало верила, что это поможет, и теперь с горечью, с насмешкой над собой думала о том, что злой дух уже пробрался сюда, в маленькую церковную пристройку, что он пил из кружки ее Пауло и вертелся возле его зеркала, висевшего у окна.
И действительно, в комнате Пауло опять послышались шаги. Наверное, он подходит сейчас к зеркалу, хотя священникам это и возбраняется. Но что только не разрешал себе Пауло с недавних пор!
Мать вспомнила, что в последнее время нередко замечала, как он подолгу смотрится, словно женщина, в зеркало, чистит и полирует ногти и, отрастив волосы, зачесывает их назад, будто желая скрыть святой знак тонзуры.
К тому же он стал употреблять духи, чистил зубы ароматными порошками и даже по бровям проводил расческой…
Ей казалось, она видит его сейчас, словно стена, разделявшая их, раскололась: черный на фоне своей белой комнаты, высокий, даже чересчур высокий, вялый, он ходит взад и вперед неуверенными мальчишескими шагами, часто спотыкаясь и поскальзываясь, но всегда удерживая равновесие. Голова его на тонкой шее великовата, лицо бледное, выпуклый лоб как бы давит на глаза, отчего брови, похоже, вынуждены сдвигаться, чтобы удерживать его, а продолговатые глаза жмуриться. В то же время широкие скулы, крупные, полные губы и твердый подбородок, казалось, тоже гневно противятся этой тяжести лба, не пытаясь, однако, освободиться от нее.
Но вот он остановился перед зеркалом, и все лицо его осветилось, потому что лучистые карие глаза, открывшись, засияли, словно бриллианты.
Материнское сердце радовалось, что он такой красивый и сильный, но тут крадущиеся шаги его вновь напомнили ей о том, из-за чего она так страдала.
Он уходил, не было сомнения, уходил. Открыл дверь своей комнаты. Снова остановился. Наверное, тоже прислушался к шуму, доносившемуся снаружи. Ветер по-прежнему осаждал дом.
Мать хотела было встать, крикнуть: «Сын мой, Пауло, создание божие, остановись!» Но какая-то сила, что была выше ее воли, сдерживала ее. Ноги дрожали от напряжения, словно пытались восстать против этой адской силы. Ноги дрожали, а ступни не желали повиноваться, как будто чьи-то крепкие руки приковали их к полу.
И ее Пауло спустился по лестнице, открыл дверь и ушел. Ветер, казалось, тут же подхватил и унес его.
Только тогда она смогла подняться, зажечь свет, но и то с трудом, потому что серные спички, которыми она чиркала по стене, оставляли на ней длинные лиловые светящиеся следы, но не зажигались.
Наконец небольшая медная лампа скупо осветила бедную и голую, как у служанки, комнатку. Мать открыла дверь и выглянула, прислушиваясь. Она вся дрожала. И все-таки двигалась, упрямая, решительная, крепкая, с крупной головой, в черном выцветшем платье, облегавшем ее коренастое сильное туловище, казавшееся высеченным топором из ствола дуба.
С порога своей комнаты она различала серую каменную лестницу, круто спускавшуюся между белых стен, и дверь внизу, которую ветер пытался сорвать с петель. Она увидела снятые сыном и приставленные к стене перекладины, и гнев охватил ее.
Нет, она должна одолеть дьявола. Она оставила лампу на верхней ступеньке лестницы, спустилась и тоже вышла из дома.
Ветер с силой набросился на нее, вздувая платок и одежду. Казалось, он хотел заставить ее вернуться. Она крепче завязала платок под подбородком и двинулась, наклонив голову, словно задумала пробить ею преграду. Так она прошла вдоль церковной пристройки и каменной ограды фруктового сада, мимо церкви. Дойдя до угла, она остановилась. Пауло свернул туда и едва ли не на крыльях, словно большая черная птица, с развевающимися полами плаща, пересекал луг, лежавший перед старинным домом, почти прижавшимся к скале, которая закрывала горизонт за селом.
То желтый, то голубой свет луны, влекомой большими бегущими облаками, освещал покрытый травой луг, маленькую немощеную площадь перед церковью и пристройкой и два ряда домишек вдоль извилистой дороги, что вела вниз и терялась в зелени долины, а там вдали, словно еще одна серая петляющая дорога, виднелась река, но и она тоже терялась среди других рек и дорог фантастического пейзажа, который то и дело создавали и меняли на горизонте у края долины гонимые ветром облака.
В селе уже не было ни одного огонька, ни струйки дыма. Спали жалкие домики, взбиравшиеся, словно овцы, друг за другом по обеим сторонам травянистого склона в тени небольшой церкви, которая со своей тонкой колокольней, защищенной скалой, походила на пастуха, опиравшегося на посох.
Ольхи, выстроившиеся возле ограды на церковной площади, черные и мечущиеся, словно чудовища, сердито боролись с ветром. Шуму их ветвей вторил стон тополей и камышей в долине. Ко всему этому ночному беспокойству, к тревожным порывам ветра, к проблескам луны среди облаков прибавлялось мучительное страдание матери, спешившей за сыном.
Она все еще обманывала себя надеждой, что увидит, как он спускается в село, чтобы навестить больного. Но он, напротив, бежал, словно влекомый дьяволом, к старинному дому у скалы.
А в старинном доме у скалы жила здоровая, молодая и одинокая женщина…
И тут он вместо того, чтобы направиться, как любой посетитель, к парадной двери, прошел к маленькой дверце в сад, и та открылась и закрылась за ним, проглотив его, словно какой-то черный рот.
Тогда и она бросилась через луг, почти по тому же следу, что оставил он на траве, прямо к этой дверце, и со всей силой толкнула ее.
Дверца не поддалась. Напротив, она, казалось, с силой отталкивала. И женщине захотелось сломать ее, закричать. Она посмотрела наверх и потрогала стену, словно пробуя ее крепость, наконец, отчаявшись, прислушалась. Но слышен был только скрипучий шорох листьев во фруктовом саду, как будто и они, друзья и сообщники своей хозяйки, тоже старались заглушить своим шумом все другие звуки вокруг.