Мат
Шрифт:
Росс озарился счастьем. На его полном лице возникло желание оказать еще какую-нибудь услугу.
— Спасибо, — повторил Кларк. — Благополучного вам возвращения домой.
Здесь на чело Росса легла легкая, даже легчайшая тень озабоченности. Он еще раз поблагодарил Кларка, повторно выразил восхищение курсом, но остался сидеть на стуле.
— Я могу еще чем-нибудь помочь? — спросил Кларк.
И тогда Росс, клоня голову и смущенно улыбаясь, поинтересовался мнением Кларка по поводу его, Росса, непреклонного решения продолжить работу в своей нынешней компании. Не думает ли уважаемый Кларк, что это может каким-то образом отразиться на чьих-либо планах? Не находит ли уважаемый
Уважаемый Кларк отнюдь не находил. Напротив, он считал, что подобное решение делает честь Россу и показывает его лишь с хорошей стороны. Это мнение мгновенно согнало тревожное облачко с лица Росса. Видимо, желая ковать железо, пока горячо, он смущенно спросил, не мог бы Кларк, в случае возникновения непредвиденных затруднений определенного характера, используя свой несомненный вес в определенных кругах, так сказать, посодействовать. Чтобы в случае возникновения подобных затруднений этот искренний порыв не стал поводом для нелицеприятных дискуссий. Ведь все-таки на кон поставлено немало, и когда такие крупные компании решаются на создание совместного предприятия…
На этом Росс свою речь почему-то внезапно оборвал и смолк, настороженно глядя на Кларка. Однако каковы бы ни были причины его настороженности, Кларка они никак не задели. Напротив, пространная тирада привела его в самое что ни есть бодрое расположение духа.
— Совместное предприятие, — повторил он, — разумеется… Так вы знаете?
Росс знал. То есть знал-то он по чистой случайности, об обстоятельствах которой он, будучи человеком высоких принципов, не считает себя вправе говорить, но все же, да, знал… А не станет ли это хоть в какой-то мере препятствием…
— Не станет, — твердо пообещал Кларк. — Никак не станет. Ну, выкладывайте, что вам известно. Положительно, в этих стенах невозможно удержать тайну…
А все-таки что скажет Рэндалл? И с кем он будет говорить? Джоан хмуро посмотрела в окно. Дурацкое озеро… Дурацкие горы… Начиналось все так неплохо, а к чему удалось прийти за пять дней? К положению единственного оппозиционера? Сомнительный успех. «Так вы единственная, говорите, были против? — усмехнется Рэндалл. — Весьма похвально и дальновидно». И больше он не скажет ни слова. Ни в ходе первого разговора, ни потом. Не будет других разговоров.
Но ведь нельзя же, нельзя было голосовать за него после того плевка! Можно было не возражать, не использовать пресловутое право вето, но голосовать? Увольте! Даже после этих нескольких слов, которые он произнес там, на веранде после завтрака. Они уже заходили в зал, когда он легко коснулся ее локтя и сказал: «Ты прости». И вместо того чтобы гордо шагнуть дальше, она повернулась — столько сдержанного достоинства и уважения было в этом голосе. И он повторил, глядя ей прямо в глаза: «Ты прости. Так было надо. Ты потом поймешь». Она покачала головой и шагнула в зал, но что-то было уже нарушено. Гордая высокая стена из спокойствия и презрения дала трещину. Нет, развалиться она не могла — слишком щемящим и свежим было оскорбление, но теперь она не была уже гладкой и непоколебимой.
Было, конечно, ясно, зачем он это сделал. Голосование, как-никак, самое время посыпать голову пеплом. Но в том-то и дело, что пеплом он голову не посыпал. Не говорил «Ах, какой я был осел», не вымаливал прощения, не отвешивал запоздалые комплименты. Нет, он, видите ли, верил, что так было надо. И, что уж совсем невероятно, считал, что она это со временем поймет. Здесь он, пожалуй, терял связь с реальностью. Такое — понять? Нет, спасибо. Но все же след остался. Он произнес эти
Но каковы бы ни были его ожидания, голосовать за него рука не поднялась. И так, пожалуй, лучше. Надо бы и ему кое-что понять. Тем более что, по всей видимости, работать придется в достаточно тесном контакте. Любопытно все-таки, что после пяти, ну, пусть четырех дней интриг победил едва ли не самый бесхитростный человек. Меньше чем он интриги крутил разве что Брендон. Правильный до отвращения Кевин явно как-то хитрил, технарь Пол только и хотел обмануть и затащить в постель, даже проголосовал соответствующим образом. Каменное рыльце Алекса, несомненно, оказалось в пушку, иначе с какой бы стати он добровольно и поспешно отдал почти верную победу? Алан явно был вовлечен в какие-то закулисные махинации, но, видимо, не смог с ними справиться и заполучил только головную боль. Росс… Об этом даже говорить нечего, он был частью какого-то странного сговора едва ли не с первого дня. Даже праведница Стелла на пару с повидавшим все и вся Робертом, и те — накрутили нечто хитрое. Правда, с целью вывести на чистую воду интригана и подлеца, но все же…
А Майкл только и делал, что говорил то, что думает, ни с кем в союзы не вступал, ни перед кем не заискивал, никого подкупать не пытался. Просто был самим собой, и все. И отхватил девять голосов из десяти. Девять! Со своими неброскими манерами, зачастую негромким голосом, не лезучи на рожон, не размахивая руками, никуда не зовя, ничего не обещая… Как такое могло получиться? Нестандартный он все-таки человек. Чувствуется в нем сила. Не такая, как в Алексе. А настоящая. Которую штангой не накачаешь. В голосе, в бесконечной, идущей изнутри уверенности в себе, в пристальном изучающем взгляде. Хочется его слушать, хочется знать, что он думает, хочется, чтобы он указывал путь…
А главное — об обычном человеке после такого и думать было бы нечего. Вон Эд, к примеру. Наказан и забыт. И не важно, что у него приключилось. Это, дорогой мой, никого не волнует. У тебя, зяблик, такая женщина была первый раз в жизни. И можешь не сомневаться — в последний. Так что надо было вести себя соответственно. Есть проблемы, подозревает начальство, просто струсил — веди себя по-человечески и получишь такое же поведение в ответ. Но трубку бросать?! Но «не звони мне больше»? Да с кем же ты думаешь, ты дело имеешь? Что с зябликами одна ночь делает… Вот ведь как в голову гордость ударяет. А теперь придется платить. Начальство-то теперь не подозревает — знает оно. И знает не то, что было, а то, что посягал. На все святое. Используя, можно сказать, служебное положение. И случайно ведь это произнеслось. Невзначай, между делом, с последующим прикрыванием рта, смущением и упорным нежеланием обсуждать эту тему. А тебе ее придется обсудить. Да еще и в подробностях. Потому что все-таки ты — не Майкл. Да Майкл и не стал бы себя так вести. Цезарю цезарево…
Нет, Рэндалл не усмехнется. Он поймет. Более того, оценит. В этом и была мудрость человека, которого он сюда послал. Не в том, чтобы захватить власть в объединенном филиале. А в том, чтобы, несмотря на личные счеты, обиды и амбиции, вывести в победители того, кто сможет повести новую организацию по правильному пути. Выгодному для всех партнеров. И голосование получилось в таком случае весьма удачным. Так оно, пожалуй, и к лучшему. Вести-то он будет вести. Но пусть знает, с кем имеет дело. Пусть помнит, что еще раз подобные фокусы не пройдут. Не пройдут!