Математика на раздевание
Шрифт:
Я не удивилась бы, если бы Алексей Владимирович больше никогда не пришел. Но в четверг ровно в четыре звонит домофон – и мое сердце останавливается. Значит, в прошлый раз не перегнула. Но после разговора с отцом желания учиться во мне еще меньше, чем обычно. Душа зовет на майскую улицу: чем дальше от учебников, тем лучше. Но я не могу влиять на обстоятельства и тем более намекать на что-то двусмысленное, поэтому вру:
– Здравствуйте, Алексей Владимирович, простите, что не предупредила. У нас сейчас рабочие приедут – небольшой косметический ремонт. Они будут шуметь. Может, позанимаемся в другом
Репетитор почему-то пристально смотрит в сторону отцовского кабинета. Возможно, он раздражен, что я не позвонила заранее и не отменила урок. Да и шум нам помешает лишь в том случае, если рабочие прямо в моей комнате начнут сверлить и стучать. А там они никак не могут «сверлить», ведь в следующий раз Алексей Владимирович сразу увидит, что никаких ремонтов не проводилось. Я плохо продумала ложь, и мужчина это уловил, хотя мог бы так в лоб не обвинять:
– Только что это придумала?
– Нет, конечно. – Стараюсь не отводить взгляда. – В отцовском кабинете будут менять обои, что странного? Какая вам разница, где заниматься?
У меня ощущение, что рептетитор очень не хочет уходить. Прямо прожигает взглядом дверь комнаты с придуманным ремонтом, как если бы собрался бежать туда и самолично отдирать обои до приезда рабочих. Произносит медлительно-задумчиво:
– Ничего странного в ремонте нет. И я бы повез тебя хоть к себе домой, если бы не твоя влюбленность. Она делает наши уроки двусмысленными. В моей конуре, обещаю, они мгновенно станут четырехсмысленными. Возможно, пятисмысленными – все зависит от твоей растяжки.
В горле пересыхает от бронебойной прямолинейности, волнение кружит голову – я услышала главное обвинение и не могла его оставить без реакции:
– Какая еще влюбленность?!
– Обыкновенная, – Алексей Владимирович теперь смотрит искоса на меня. – Я очень сильно тебе нравлюсь. Скорее всего, это не хроническое, а так, гормоны. Но мне теперь работать сложнее. Слышишь треск в воздухе? Познакомься, Ася, так трещит моя выдержка.
Он так беспощадно обнажил мои эмоции, что меня затошнило от его дерзости. Но и намеки проскользнули – не лучше ли нападать, чем защищаться?
– А может, это я вам нравлюсь, Алексей Владимирович? Вот вы и перекладываете с больной головы на здоровую! У вас-то хроническое, или так, гормоны?
На обвинение он не отвечает. И теперь смотрит не на меня, а в потолок. Глубоко дышит, как будто пытается сосредоточиться или подавить какой-то внутренний всплеск. Если честно, то я предпочла бы, чтобы он ответил – хоть что-нибудь, дал хоть малюсенький намек на то, как ко мне относится. Но нет, похоже, моя реплика привела его в немыслимую ярость, и теперь ему приходится ее продышать, чтобы не прибить меня на месте. Следует как-то сгладить момент, говорить только о тех вещах, которые мы имеем право обсуждать вслух:
– Алексей Владимирович, я и не напрашивалась к вам домой, не придумывайте. Здесь на углу дома есть тихое кафе. Позанимаемся в другой обстановке – может, у меня хоть там мозги на математику настроятся? А здесь пусть рабочие спокойно шумят.
Он молча развернулся и пошел в подъезд, тем принимая мое предложение. Я взяла тетрадь с ручкой и направилась за ним. Но напряжение никуда не пропало – я его кожей чувствовала. И да, как будто в самом деле вокруг слышался почти неуловимый треск. В лифте мы не разговаривали, усиленно отводили друг от друга взгляды.
В кафе было немного посетителей, но мы еще и выбрали закуток возле окна, где нам никто не помешает. Заказали кофе. В смысле, я заказала, а репетитор все еще молчал и сосредоточенно листал учебник. Не отвлекся, когда официантка поставила рядом с ним кружку с двумя кусочками сахара на блюдечке. Он разомкнул губы, лишь когда начал показывать решение:
– …вот смотри, берем функцию отсюда, вставляем в это уравнение…
Алексей Владимирович в своем репертуаре: объясняет сухо и кратко. Если понятно ему, то я просто обязана догнать. К счастью, тема оказалась довольно понятной, а на сложных мне пригодился бы еще один репетитор – чтобы объяснял за этим репетитором. И ежу ясно, что я до сих пор с ним работаю отнюдь не из-за преподавательского таланта… Но сейчас об этом нельзя. Мы и так сегодня оба лишнего наговорили – и он начал первым.
Я решаю почти без труда, только поглядывая на образец, где показан алгоритм шагов. И чувствую, что мужчина неотрывно наблюдает за мной – совсем не за цифрами, которые я пишу, а скользит от руки по плечу выше, останавливается в районе лица. От его взгляда все тело чешется, но я игнорирую нервозность – тема захлопнута, меня ничто не беспокоит! Но он сам возвращается к тому, от чего я пытаюсь абстрагироваться:
– Ася, а если через месяц я позову тебя в это же кафе, ты согласишься?
– Почему через месяц? – спрашиваю, не отрывая взгляда от тетради.
– Потому что тогда ты уже сдашь экзамен, и репетитор тебе не понадобится. Мы будем друг другу никто, забудем весь расклад на доске и просто встретимся, как в первый раз – и это самое замечательное из того, что нам обоим требуется.
Сердце не стучит, оно оглушительно звенит в ушах. Разве это не признание? Разве он задал бы такой вопрос, если бы я ему была совсем безразлична? И заодно все пробелы закрыты – он не допускает мысли о неформальных отношениях из-за профессиональной этики! Почему-то после всей его наглости, при всех слишком откровенных комментариях я меньше всего ожидала от него именно этики, но ведь это лучшее объяснение! Алексей ждет, когда его чувства ко мне не будут выглядеть настолько двусмысленными! В груди теплеет, улыбка расползается – и я сжимаю губы огромным усилием воли. Мне надоело быть перед ним уязвимой и слабой – пусть немного в этой роли побудет он. И отвечаю так размеренно, что сама собою горожусь:
– Вот через месяц и спросите, Алексей Владимирович, пойду ли я с вами в кафе. А я тогда и гляну, есть ли у меня окошко в расписании.
Он остужает меня одной фразой:
– Я все равно не приглашу, потому оставь свое расписание в покое.
Как же мне надоели эти качели! Как надоело болтаться туда-сюда от полного счастья до безнадежной тоски? Поднимаю взгляд и цежу, стараясь не пропускать в голос обиду:
– Да, точно, у вас же девушка есть.
Алексей Владимирович тихо смеется. Но его глаза напряженные и серьезные, они и не позволяют понять, что на самом деле происходит в его голове. И говорит всегда настолько странно, что невозможно игнорировать намеки: