Материнский инстинкт
Шрифт:
Надо было срочно бежать из этого кафе, наплевав на всё, чтобы не наломать дров. Нестись во весь опор, пока не наговорила лишнего, пока не вымазала своей внутренней грязью то немногое светлое, что было в моей жизни.
Рома на бесконечно долгую секунду, за которую я ещё могла что-то изменить, замер, будто я ударила его. Потом вздохнул, потемнев лазоревыми глазами, сжал сильную ладонь в кулак и заговорил. Тихо, почти зловеще, и каждое его слово отравленной иглой впивалось мне в сердце:
— Ира, я устал, я так сильно устал, разве ты этого не понимаешь? Я всё готов для тебя сделать, выполнить любой твой каприз, только чтобы мы стали ближе. Но ты не подпускаешь
Я отчётливо поняла, что он держится из последних сил. Впервые ощутила, как плохо ему со мной, как больно. Он так ждал нашей встречи, а всё, что смогла ему предложить — прогулка по городу и посиделки в кафе. Но ведь не могла рассказать ему всё. Только не сейчас, когда ситуация зашла в такой кромешный тупик, из которого без потерь не выбраться. Но сколько ещё затягивать эту ситуацию? И чем я готова пожертвовать во имя правды?
— Я понимаю всё это не хуже тебя, — пыталась не кричать, не нервничать, но не выходило. Будучи на пределе, хотелось выплеснуть весь негатив, что накопился. Намеренно искала ссоры, хотела разорвать этот замкнутый круг лжи, но не могла. Всё, на что была способна — устроить очередной скандал. От самой себя было противно.
— Ну и какие ты делаешь выводы? — прошипел Рома, опасно сузив глаза.
— Мне не нужны никакие выводы. Мы не басни Крылова пересказываем, чтобы мораль везде искать! Я с самого начала говорила, что или ты принимаешь меня такой, какая есть со всеми моими тараканами, или проваливаешь ко всем чертям. Я тоже устала, что тебе постоянно нужно докопаться до сути, что ты не можешь жить спокойно — правду тебе подавай. Только ты не учитываешь, как потом жить собираешься с этой правдой. Да, мне есть, что скрывать, но я никогда не требовала и от тебя полной откровенности — наплевать, что было в твоей жизни до меня. Для меня важен ты такой, какого я вижу перед собой. Большего мне не нужно. Так отчего и тебе не последовать моему примеру?
Чуть не задохнулась от потока слов, что вылетали на свободу со скоростью автоматной очереди, но они жалили хуже пуль — они уничтожали. Я ломала наши отношения, разрушала их, но о последствиях своих поступков не задумывалась. Есть только "здесь" и "сейчас", всё остальное — неважно.
— Да при чём тут вообще Крылов? — спросил Рома, стукнув кулаком по столу, от чего тоскливо звякнула посуда, и звук этот отдавался внутри погребальным набатом. — Не приплетай классиков — они тут ни при чём!
— Захочу и приплету хоть папу Римского! Это моё дело, какими словами с тобой изъясняться! — заорала и кинула в него хлебной корзинкой.
Рома чудом увернулся от увесистой посудины и смотрел на меня огромными глазами, в которых плескалась злость и обида. Поняла, что впервые за весь период, что прошёл с нашего знакомства, мы стояли у последней черты, за которой огромной чёрной тенью маячит расставание.
— Ты просто невозможный человек! — Рома швырнул в меня мятую и истерзанную салфетку и попытался улыбнуться, хоть и видела, насколько сложно ему. — Вот передумаю на тебе жениться, тогда вообще в старых девах помрешь — никто такую идиотку замуж брать не захочет.
Снова он спасал наши отношения, склеивал их, не давая им рассыпаться. Он единственный из нас двоих умел погасить пламя истерики, успокоить одним взглядом, остудить. Снова он оказывался сильнее, лишний раз, доказывая, что любит и
Мы замолчали, сидя так рядом и настолько далеко, как никогда раньше. Непонятная боль растекалась внутри, заполняя собой каждую клеточку. Она не была физической, с которой почти смогла сродниться. Болело что-то на дне души, чему я не знала названия. Пыталась понять, что так сильно гложет, настолько угнетает, но не могла найти этому названия. Чёрная пелена тоски накрывала с головой, выворачивая наизнанку. А в голове туман, поглощающий мысли.
И вдруг мне неожиданно, но так отчаянно, просто невыносимо захотелось вернуться домой. Сначала я не поняла, что тянет меня туда, но желание было настолько сильным, что справиться с ним не получалось.
Не могла поверить самой себе, но мне хотелось туда, где на балконе лежит ребёнок — крошечное беззащитное существо. Не знала, жив ли он или задохнулся? Проснулся или всё ещё спит?
Совсем недавно я хотела, чтобы он умер: растворился, рассыпался на молекулы, просто исчез, словно не было никогда. Настолько сильно об этом мечтала, что не умела уже думать по-другому. Но в тот момент, когда сидела в кафе, а часы, висящие на стене, мерно бежали секундами вперёд, я слишком сильно желала узнать, всё ли с ним хорошо.
Грудь постепенно наливалась молоком — мне противно было это ощущение, но оно напоминало о том, что ребёнок, лежащий в коробке на балконе, очень скоро захочет есть.
Тоска пулей вошла в мозг, разбередила душу. Я впервые почувствовала что-то, кроме отвращения к тому, кому подарила жизнь и кого так долго ненавидела. К тому, кого привыкла ненавидеть. Сколько времени прошло, как оставила его на балконе? Всего пара часов, но для него они, наверное, показались вечностью.
И снова, как в тот первый раз, когда мы пришли в это кафе, я без всяких объяснений попросила отвезти меня домой. И снова увидела обиду на лице любимого. Волновало ли меня это? Задумывалась ли о той боли, что причиняла Роме? Нет. Я готова была его отпустить, потому что устала мучить. Ведь вовремя отпустить того, кто тебе дорог — тоже любовь. И снова рёв мотора нарушил тишину двора, только я больше не плакала. У меня была цель, и целью моей было узнать, как там мой сын.
Сын. Я впервые так о нём подумала. Да, это был мой сын.
Смогу ли когда-нибудь привыкнуть к этой мысли? Не уверена, но ведь можно попробовать.
Влетела в квартиру и, даже не сняв обувь, побежала на балкон. Тяжело дыша, подошла к коробке, в которой оставила малыша — ребёнок лежал, поджав ножки и слабо шевеля крошечными ручками. Он смотрел вверх печальными серыми глазами, моими глазами.
Я никогда не думала, что у маленьких детей, только появившихся на свет, может быть такой взгляд.
В его глазах не было слёз, но было страдание.
Не было ненависти, но был упрёк.
Не было горя, но была затаенная мука.
Не было злости, но была тоска.
Я никого никогда так не жалела. Даже себя жалела меньше и только в этот момент почувствовала, что могу полюбить этого ребенка. Пусть не сразу, но смогу попробовать.
Истории любви начинаются по-разному.
Наша история началась с ненависти и превратилась в жалость. Но любовь еще возможна.
Осторожно отклеивая лейкопластырь, я дала мальчику грудь. С жадностью прильнув к своему органу питания, закрыл глаза. Глядя на него, не могла понять, что дальше делать.