Материнство
Шрифт:
Пока не испытаешь сам, кажется, что все это глупости, «кусок мяса», как говорил Николай Ростов, но вот он лежит и смотрит сосредоточенно на меня, такой раскосенький, такой неожиданный.
Честно говоря, никаких необыкновенных педагогических принципов у меня не было ни тогда, ни сейчас не появилось. Когда я мечтала о ребенке, я думала: «Буду с ним разговаривать». Как ни странно, все годы моего материнства только подтвердили верность этого угаданного подхода к воспитанию, этого принципа, если только его можно так назвать. Как часто меня спрашивают молодые мамы о том, что им кажется необыкновенно важным, как пеленать, как кипятить соску, чем кормить и когда купать, и как мало они думают, о чем говорить. Объект для заботы и работы, а не новый член семьи, человек, равный двум другим членам семьи, маме и папе, — вот что такое ребенок для многих и многих молодых семей. Даже в русском языке, великом и могучем, отразился этот порочный взгляд на роль ребенка в семье — возникло и вошло в жизнь выражение «завести ребенка», так и говорят: «Вы еще молодые, вам рано заводить ребенка», «Вот будет квартира, тогда и заведете ребенка» и т. д. И каждый говорящий так как бы считает, что имеет права на жизнь больше, чем другой человек — ребенок. Как будто он сразу таким получился — умным и рассудительным, а ребенком никогда не был, и о нем поэтому нельзя было сказать:
Хорошо помню, как прочитала в чешской книжке, что в овощной прикорм надо класть капусту, морковь, картошку и брюкву. Сроду я не видела этой брюквы и не знала, где ее взять, но без этого, мне казалось, нельзя приготовить овощной супчик, он будет неполноценным. Написано же, что надо. Сколько сил и времени я потратила на поиски брюквы, смешно и вспомнить! Придешь в поликлинику, все стены увешаны инструкциями, как резать и каким ножом, как мыть, как подмывать. Только как растить материнскую любовь к ребенку и как детскую любовь к матери — ни полслова, будто это пирамида Хеопса, и существует она вечно и неизменно, ровная и неколебимая.
Одна мама новорожденного призналась мне: «Я к нему отношусь, как к бомбе: чуть тронешь — взорвется». Это она боится детского крика, потому что не знает, как его унять, а на руки брать наука запрещает: «Избалует!»
Какая же любовь, если она боится? Конечно, привыкнет мама и к своей новой жизни и к ребенку, что-то утрясется, но что, если не все, если одна ошибочка мамы и сына потянет за собой другую, а та и третью?
Наверное, уже пришло время четко сказать во избежание кривотолков: я за чистые пеленки и полноценное детское питание, за свежий воздух и водные процедуры, но я против подмены человеческих отношений тряпками и манной кашей, против бюрократизма в исполнении инструкций и предписаний, против материнства по принципу «как бы чего не вышло».
Уродливый перекос воспитания в сторону заботы прежде всего о внешних потребностях организма малыша, когда его внутренних потребностей как бы и вовсе нет, рождает и уродство, иначе не назовешь, материнских отношений к ребенку. Забежала я как-то к соседке занять у нее сахару, у нее в кроватке очаровательная трехмесячная малышка. Кроватка вся в кружевах! А костюмчик на крохе — нет слов, чтоб описать. У меня был один такой, не такой, конечно, красивый, мы в нем в поликлинику ходим раз в месяц, а тут будни, обычный день, и пришла я неожиданно. Вот, думаю, денег сколько у людей: не меньше 20 таких костюмчиков в день надо. Но смотрю, что-то крошка невесела, не так, чтоб плачет, а хнычет, морщится, на меня не реагирует. Ну, диагноз поставить не трудно. «Она мокрая», — говорю маме, «Ах, нет-нет, мы утром меняли!» Я не поняла: «Сейчас обед скоро, причем тут утро?» — «Вот после обеда и сменим, скоро кушать!» Ну, по праву гостя я настояла, мама с бабушкой в 4 руки стали переодевать свою радость. Костюмчик сняли, а под ним клеенчатые штаны, а в них… Ну, я не стану изображать подробно; нет слов, чтоб описать. Они не меняли ей штанишки вообще! Не приди я, так бы и лежала несчастная радость в кружевах и плакала бы, и никому до ее страданий не было бы дела в семье: любовь-то вот она, импортная, дорогая, необыкновенная. И я порадовалась, что у меня никто и минуты не лежал так, что ползунки у меня старые, застиранные, но чистые и что простынка не кружевная. Девочка эта, что в красивом костюмчике, не заболела, не умерла, выросла и в школу ходит, но когда я думаю о ней и ее маме, мне грустно: полюбили ли они друг друга? Услышит ли девочка материнский голос, когда та позовет ее? Или так и не выросла из инстинкта продолжения рода та материнская любовь, о которой поют песни, так и остались они обделенными — и мама, и дочь?
Мне хочется уточнить: дело не только и не столько в том, что мать не сменила вовремя пеленку и от этого у девочки появились опрелости, хотя это очень плохо. Дело в том, что девочка объясняла, как умела: мне неудобно, мокро, а мать не понимала. Счастливое детство — бессмысленное словосочетание, придуманное сюсюкающими взрослыми: «Ах, Танечка, как тебя зовут, крошка?» Вот ребенок лежит один в огромном белом мире: он еще не знает, что это просто потолок, а мама ушла на кухню. Он одинок, он не может подвинуться туда, куда зовет его сердце, — к маме, он связан по рукам и ногам (не зря мама ходила в консультацию — вот в какую аккуратную мумию она его превратила), он не знает, что есть какие-то способы передать свои ощущения другим людям — он кричит, кричит, мучительно крутит головой, краснеет от натуги, пытаясь вырваться из своего пеленочного плена. Где же тут счастье? Чему тут завидовать: «Ах, вернуть детство, вернуться в детство!» Счастье, потому что безделье? Но детство не бездельно, это постоянный интеллектуальный и физический труд, напряженный, зачастую кажущийся непосильным. Посмотрите, как трехмесячный ребенок пытается достать игрушку: снова и снова напрягается всем телом, заставляя свой мозг управлять этой непослушной массой, возвращаясь к своему занятию после каждой новой неудачи, не давая этой непонятной штуке исчезнуть из поля зрения. Маме смотреть некогда, она занята мытьем и стиркой, а еще грезами о будущем. Когда женщина ждет ребенка, мечтает о нем, она видит его то живой игрушкой с очаровательными кудряшками, то серьезным первоклассником, а одна мама признавалась мне, что видела сына не иначе, как капитаном дальнего плавания, вернувшимся обнять ее после кругосветки.
А то, что рождается, — такое ни на что не похожее, беспомощное. Какие уж тут кудряшки и морские ветра! И так остро хочется, чтоб мой малыш скорее, скорее, скорее рос и соответствовал мечте. Голубой — о море, или розовой — о сцене, или еще о чем-нибудь этаком. Хочется работать над ускорением развития, над улучшением интеллекта и над украшением внешнего вида. И это, мне кажется, опасное родительское чувство. Можно ли учить иностранному языку с 2-х лет? Можно. Ваш ребенок уже 2 года учится иностранному языку — с момента рождения. Он, пришедший к нам из мира, где нет ни тьмы, ни света, ни верха, ни низа, он как-то умудряется приспособиться к нашему то теплому, то холодному да вдобавок и как-то общающемуся миру. Он непостижимым образом догадывается, что звуки (и не все, а те, которые мы произносим) — что-то значат, как-то связаны, что «мама» — это одно, а «ам-ам» другое. Всего год — и эта бессмысленная мягонькая закорючка уже стала нашим собеседником! «На!» — и она берет. «Дай», — и она дает вам свою драгоценность — обсосанную погремушку. Какого же еще ускоренного развития вы хотите? Дитя человека улыбнулось вам и отдало что-то дорогое для себя просто так, чтоб и вы улыбнулись ему в ответ. Может быть, я не права, но мне кажется, что самое главное — движение души, а не интеллектуальные головоломки и не подтягивание на турнике. Ваш ребенок — гений, как и мой, как и все дети на свете. Давайте теперь развивать в нем человечность. Ласкается ли он к вам? И контрвопрос: а вы к нему? Вспомните: не прогоняли ли вы его, когда он хотел приласкаться к вам? Ах, у вас картошка подгорала? Значит, вы грубо его оттолкнули. И он не обиделся? Значит, это привычное дело для него. Самый тяжелый возраст от года до двух — когда начинает ходить. Всюду лезет, все тянет, все ломает. Но ведь вы спрашивали: как развить мышление? Вот так, дайте ему ходить, смотреть, тянуть. Да, и в рот. Как иначе узнать вкус? Он должен все попробовать сам. Он целый год слушал вас, когда вы ворковали над ним: «Мой маленький, моя деточка», теперь он хочет быть большим и никого не слушать. Кричит и не перестает делать то, что нельзя. Ведь правда? Это потому, что интеллект жаждет пищи, как год назад его желудок просил молока. Нельзя не кормить новорожденного — он умрет, нельзя отнять питание у мозга годовалого ребенка — он зачахнет, нельзя недодать ласки его душе — вырастет животное. А маме надо постирать, и в магазин сбегать, да еще поразвивать детский интеллект, а тут этот обхватил ногу, валяется по полу и что-то канючит. «Ну отцепись ты от меня, что ты цепляешься! Не лезь, сейчас я занята! Отстань, тебе говорю!» — взывает бедная женщина. Мне жалко ее, но и жалко мне малыша. Может, не стоит гнаться за искусственной синей птицей, а? Может, просто погладить его, такого маленького, он ведь и до пояса нам еще не дорос, поцеловать, послушать, что он там бормочет? Вот бы провести статистические исследования: сколько поцелуев приходится на душу ребенка ежедневно и сколько не хватает до нормы!
Талант угадает себя сам, если он есть. Вспомните, как многим великим людям запрещали заниматься тем, к чему их тянуло, а они тайком продолжали — ну точно, как ваш сын, которому вы не разрешаете выдвинуть ящик с бельем и потрошить его, а он все равно долезет, и откроет, и разбросает вещи по комнате.
Для человека главное, любят ли его настоящего или в виде механической игрушки, знаете, такие были модны в XVIII веке: играет музыка, выходит музыкант, начинает играть, а дама танцует. Ваш живой мальчик не хочет играть на пианино, не хочет играть в лото на четырех языках, не хочет сидеть смирно — он бегает, кричит, он встал на четвереньки и лает на кошку, у нее аж хвост дыбом. Вам повезло: у него дар перевоплощения, он будет великим артистом. Или биологом — он так понимает животных. Или писателем — у него такое богатое воображение. И всегда — вашим сыном. Всегда — человеком!
БРАТЬЯ И СЕСТРЫ
Если, как мы выяснили, материнская любовь не возникает сама собой, то уж братская и сестринская и подавно. У ребенка родился брат или сестра и изменилось имя, теперь родители в разговорах между собой называют его «тот», а новенького — «этот». Как часто жалуются мамы: «Тот все время обижает этого, то ущипнет, то ударит и старается сделать больно. Боюсь оставить на секунду». Человеческая душа (да простят мне это старомодное слово!) растет быстрее, чем интеллект: улыбкой уже на третьем месяце жизни отзовется на вашу ласку детское сердечко, а до слов еще ой как далеко. Так неожиданно ставший старшим, ребенок не может найти слов, чтоб выразить свое состояние, но состояние-то от этой бессловесности никуда не исчезло. Вот он и воюет с причиной своего душевного неустройства как умеет, как когда-то яростно извивался в пеленках. Пытаясь предупредить это неприятие малыша, мамы часто загодя готовят старшего: «Вот будет братик, будешь играть, будешь дружить». Именно этого и ждет малыш с нетерпением: «Ну скоро? Ну когда же?» И как же быстро разочаровывается: «Он же ничего не умеет. Его нельзя трогать. Он такой глупый». Приходит бабушка, и внук бросается к ней с последней надеждой: «Ну, может, хоть ты почитаешь мне? А то все возятся с ним». Эту историю при мне рассказывала, сокрушаясь, бабушка, а другая ей возразила: «Нет, у нас тоже родился недавно второй малыш, но на жизни старшего это совершенно не отразилось. Отец приходит с работы и занимается только старшим, чтоб он не чувствовал себя ущемленным. Они почти каждый день куда-нибудь идут гулять или в кино, в парк. Я сначала сердилась, ведь дочери так трудно, а он совсем не помогает ей возиться с малышом, но сейчас думаю, что он прав: надо, чтоб старший не чувствовал раздражения против маленького, чтоб он его любил…»
На мой взгляд, здесь встретились две нелепые крайности в отношении родителей к ситуации. Первая — «ты же видишь, мне некогда, он маленький, а ты большой, иди играй в свои игрушки». Вторая — «ничего не случилось, все удовольствия у тебя остались, даже больше стало, а возиться с маленьким — мамино дело». Не верю, когда матери говорят, что не выделяют младшего, — это невозможно, да и не булка мамина любовь — пополам не делится, как нельзя заменить маму на папу, а папу на бабушку, каждому ребенку придать «личного родителя». Тем и хороша семья, что в ней нет ненужных винтиков — все нужны, все равны, все от всех зависят и все имеют обязанности по отношению друг к другу. Когда старший сидит в кино, как он может полюбить младшего, если тот дома? Когда старшего прогнали от кроватки, как он увидит, что малышу нужно помочь?
Наверное, можно по-разному решить задачу, как научить братской и сестринской любви. Я уверена только в одном — сама собой она не решается. Для ребенка нет большей муки, чем сидеть неподвижно на стуле, ничего не делая. Также и чувство любви — оно умирает, если остается неиспользованным, если бездействует. Конечно, трудно маме со вторым малышом, но вот же помощник! Хоть два года, хоть год — все равно помощник. Ну, например, отнести мокрую пеленку и принести чистую, пока вы приводите в порядок распашонку, дать малышу погремушку, побеседовать с ним. Сане было пять, когда родилась Маня, и не было у меня лучшей няньки: он рассказывал ей о тракторах и машинах, говорил: «Ты шофер, а я мотор», и катал ее с рычаньем вокруг дома (да, один раз перевернул, — как говорит Карлсон, «дело житейское», без синяка ни один человек не вырастет). Трудно только с первым ребенком: он заплакал, а я не могу отойти от плиты, молоко сбежит, стоишь и одновременно разрываешься на части. Когда детей много, новорожденный фактически никогда не плачет: кто-нибудь да подойдет по первому его зову. Пусть старший займет его на минутку — мне хватит этой минутки на молоко, и я подойду спокойно, с улыбкой — я не успела дать «вырасти» раздражению: «Господи, опять кричит!»