Матильда
Шрифт:
Я сделала три шага и обернулась, потому что мне, по правде, было неловко из-за всего того дурного, что я успела себе напридумывать:
— Эй… уф… Жан-Батист!
Он обернулся.
— Спасибо!
Последний взгляд, последняя улыбка, самая холодная из всех. Последнее пожатие плечами, которое могло означать «Не за что», «Отстань» или вообще «Давай проваливай», и он отвернулся и пошел дальше.
Я смотрела, как он удаляется, переходит на другую сторону авеню Фридланд, слегка сутулый в этом своем олене, неся свои огромные ножи в одной руке и букет пионов в другой, и я… я была взволнована.
Настолько сильно, что только уже будучи дома, я наконец открыла сумку, чтобы пересчитать наличность.
16
Все деньги были на месте. И в конверте, и в моем кошельке. По непонятной для меня причине, по причине, которая мне не нравилась, я как будто бы даже слегка расстроилась.
Я переоделась в джинсы, доложила свои пять тысяч в этот чертов конверт и оставила его на кухонном столе с запиской примерно следующего содержания: «Вот вам ваши деньги, а теперь оставьте меня в покое с вашим дурацким ремонтом» — и смылась.
Мои дорогие фландрийки должны были появиться с минуты на минуту, и это было выше моих сил. Даже Марион. Все вообще. Все мне стало непосильным.
Я почувствовала, что мне снова хочется плакать, и отправилась в кино смотреть какую-то романтическую комедию.
Акт второй
1
Как только пошли финальные титры, — вот уж не думала, что когда-нибудь в этом признаюсь, ладно, раз уж дошла до такого, больше, наверно, не стоит строить из себя задаваку, — я достала мобильный в надежде на пропущенный вызов.
В надежде, что он звонил. Жан-Батист Настоящий Воин.
Конечно, тогда бы я поклялась всеми святыми, что нет, дело не в этом, это черт знает что, но если честно взглянуть назад, на ту нечестную высокую девушку, которая поднималась вверх по улице Коленкур тем апрельским вечером, покрепче стянув на груди полы своего потрепанного пухового пальто, — я вот вижу ее как сейчас и говорю вам, уважаемая секретарь суда, можете так прямо и записать — все ее мысли по-прежнему занимал сюжет шестичасового сеанса.
Держа в кадре его лицо, прокручивая в голове по кругу один и тот же диалог (незабываемый) и пересчитывая заново каждый кусочек сахара, который он себе положил, она теребила в кармане немой кусок пластмассы.
И растворилась в темноте. Стоп, мотор, снято.
И что же дальше? Дальше жизнь пошла своим чередом.
Ведь так, не правда ли, говорят, когда ничего не происходит?
Когда забываешь все свои прекрасные решения, отбрасываешь мечты о свободе (зачем уезжать, когда мою комнату только что покрасили?) и о высоком (зачем снова браться за учебу, когда компьютер служит мне «одноруким бандитом»?) и продолжаешь выпивать и трахаться налево и направо, сочиняя самой себе совершенно неромантические комедии.
Раздеть Поля, чтобы одеть Пьера, чтобы в конце концов оказаться голой в руках Жака.
Да, это именно так и называется.
Молодость…
Этот зал ожидания…
Во что же превратился мой одержимый соня? В комический эпизод, в анекдот, в забавную историю для застольной беседы. Заметьте, мой рассказ пользовался успехом… При каждом следующем пересказе у моего героя становилось все больше ножей и все меньше фаланг. Под конец он окажется похож на Оружейного барона [21] из Калькуттского лепрозория.
21
«Оружейный барон» (2005 г.) — криминальная драма режиссера Эндрю Никкола с Николасом Кейджем в главной роли. (Прим. переводчика.)
Вначале я думала о нем. В нем было нечто такое, что до сих пор меня волновало: это его авторитарное «Вы идете?», тщательность, с которой он осмотрел меня с головы до ног, его такой несчастный вид, когда он говорил о том, чтобы встретиться снова, и то, что он, судя по всему, не сильно рылся в моих вещах, иначе самостоятельно бы нашел мои координаты. А потом я вспоминала его белые носки и с новым пылом возвращалась к своим жлобским интернет-задачам.
Мой старый добрый встроенный GPS был прав: это тупик.
Трижды в течение следующих дней со мной пытались связаться среди ночи, не оставляя сообщений. В первый раз я подумала, что ошиблись номером, во второй — засомневалась, а в третий раз твердо знала, что это он: я узнала его молчание.
Хотя было уже два часа ночи, я еще не спала и попробовала ему набрать, но он звонил мне с какого-то городского номера, и мои звонки затерялись неизвестно где.
И тут что-то во мне разладилось. Отказавшись от собственного принципа — одного из редких причем (настолько же морального, насколько и «гигиенического», если так можно выразиться), я легла спать, положив включенный мобильный себе под подушку. Тем хуже для волн, онкологии, моей гордости и моего сна: мне надо было разобраться. Кто это так украдкой пытается до меня дозвониться, делая все возможное, чтобы меня не застать? Кто это? А если это он, то почему? Что ему от меня надо в конце-то концов? В тот момент я еще не оценила всего… ну, не знаю… всего значения этого поступка, что ли… ведь, тревожа сон, проще простого влезть в личную жизнь человека.
Отныне каждый вечер я ставила звонок на максимальную громкость и делила свою постель с фантомом.
Я реже появлялась на людях. Да, меня саму убивает такое признание, и у меня была тысяча объяснений для любого, кто захотел бы подколоть меня на этот счет, но факт остается фактом: я реже выходила из дома. Следующие десять дней, вернее десять ночей, прошли без происшествий, и я решила снова выключить звук, потому что плохо спала. Время от времени я просыпалась, чтобы посмотреть, не мигает ли сигнал пропущенного вызова, не сдох ли телефон под подушкой.
Как же я на него злилась. Злилась сама на себя. Да, я чудовищно злилась сама на себя за то, что превратилась в такую рохлю. Я злилась на нас обоих настолько сильно, что в тот вечер, прекрасно помню, ложась спать, пообещала себе, что это будет в последний раз. Что это его последний шанс возобновить свои появления.
И пошел он к черту со всеми своими цепочками, ножами и звонками украдкой, я устала от этого дерьма.
Звонки, смски, скриншоты, чаты и мейлы — я больше не желала всех этих виртуальных границ на моей карте Нежности. [22]
22
Карта Страны Нежности — карта воображаемой страны, приложение к роману «Клелия, римская история» французской писательницы Мадлен де Скюдери (1607–1701), представляет собой анализ любовного чувства в виде аллегорической топографии. (Прим. переводчика.)