Матрешка богов
Шрифт:
Ярко вспыхнули лампы, и вошедшие осмотрелись. То, что это был лабораторный кабинет, было ясно хоть с первого, хоть с какого другого взгляда. По светлому, крупными шашками, паркету были расставлены широкие столы на колесиках, а вдоль стен от полу до потолка высились глубокие стеллажи из нестроганого дерева. Вся эта мебель была уставлена разного рода необычными предметами, которые никак не подтверждали медицинских занятий самоназванного доктора.
Тут были светящиеся кубы и параллелепипеды разных размеров, мотки шевелящейся проволоки, висящие сами по себе над столами кольца
– Располагайтесь, и начнем! – задорно потерев руки, Соломон Яковлевич придвинул молодоженам кресла на колесиках, а сам, сдвинул с широкой столешницы какую-то меховую по виду подушку и, запрыгнув, уселся на стол.
В этот момент в глубине кабинета раздался грохот, и все оглянулись на звук. В дальнем конце между стеллажами была еще одна дверь, и, по-видимому, кто-то пытался штурмовать ее тараном. Дверь, не выдержав такого обращения, с протестующим визгом распахнулась, а затем в кабинет, стуча копытами по навощенному полу, стремительно ворвалась лохматая до невозможности коза.
С биллиардным цокотом копыта долбили пахнущие воском шашки наборного паркета, и вдруг оказалось, что места в кабинете практически не осталось. Коза, мотая рогатой головой, тыкалась то в одном, то в другом направлении, и было ясно: еще чуть-чуть – и она разнесет все к чертовой матери.
– Так, ты, коза малёванная, быстро в стойло! – строго нахмурив брови, гаркнул Соломон Яковлевич, и животное замерло, нагло впялившись в него бесстыжими глазами.
– Ты, козел, ты кого малёванной назвал? – грозно жуя нижней челюстью неистребимую жвачку, проблеяла коза. – Я Элеонора Малеванная, яркий представитель Серебряного века в русской поэзии!
Она нацелилась рогом прямо в докторскую коленку, но тот, шустро поджав ноги, увернулся от бодливого снаряда.
– Ну, Эля, ну, хватит уже, хорошо хоть никто не слышит! – примирительно пробормотал доктор и, изловчившись, бросил в нее прозрачной резиновой лепешкой, наполненной золотистой жидкостью.
Коза на мгновение покрылась сверкающей дымкой, из которой россыпью бенгальских огней сыпались в разные стороны блестящие крохотные молнии. Ее слегка встряхнуло и подбросило в воздух. Затем она приземлилась на все четыре ноги и, мотая головой, жалобно заблеяла.
– Вот и хорошо, золото, иди уж давай, а то столпилась тут и работать не даешь, – просительно, почти ласково проговорил хозяин кабинета и опустил ноги со стола.
Коза, все еще крутя головой, развернулась и побрела к выходу. Неожиданно она гордо подняла морду к потолку и с надрывом проговорила:
– Каков подлец и какова мистификация! И с ним мне приходится жить в этих застенках!
– Ну, Элеонора, у нас же времени нет!
– Жизнь! О-о, это не райские кущи, – она обернулась перед самой дверью и выразительно посмотрела на молодоженов. – Это беспросветная череда трагедий! Иду стенать, ропща в туманном мраке! Господа, я вынуждена подчиниться воле сатрапа и покидаю вас!
Она рогом поддела витую ручку и отворила дверь. Уже наполовину войдя в проем, она на миг остановилась, и растерянные от всей этой сцены Люк и Наташа услышали, как коза Элеонора, громко мекая и всхлипывая, стала стенать.
Мгновенная вечность и где начинается я
– Чем это вы в нее саданули, прям как гранатой? – спросил Люк, едва захлопнулась дверь за стенающей козой.
– Это вот? – Доктор поднял со стола еще одну золотистую лепешку. – Это Угомонитель повышенной эффективности. Если быть точным – электрофорезный нейролептик, атомарный транквилизатор мгновенного действия. Ну, то есть воздействует на все клетки подопытного организма одновременно. Очень удобная вещь и, прошу отметить, совершенно безвредная!
– Да уж! Ваша коза так дернулась, как будто на нее высоковольтный провод свалился! – чуть слышно сказала Ната, но доктор все же ее услышал.
– Естественно! И ощущения у нее были схожие, но, знаете ли, это тонизирует, да и она уже привыкла и не брыкается больше. Кстати, это мое личное изобретение, – он горделиво посмотрел через полупрозрачную лепешку на свет. – Можете не аплодировать!
Аплодировать никто и не собирался. Молодые люди, особенно Наташа, боязливо следили за зловещей лепешкой, которой игрался хозяин кабинета. Развеселившийся доктор заметил их испуг и смущенно спрятал транквилизатор среди прочей чепухи на столе.
– Ну что вы действительно… – Он внимательно посмотрел на молодую пару. – Переживаете так… Я ведь ее очень люблю!
Было непонятно, говорит он все-таки о лепешке или о козе. Соломон Яковлевич мягко спрыгнул со стола и прошелся вдоль него, очевидно разминая ноги.
– Скажу по секрету, все равно ведь станет известно, – доктор остановился и, слегка покачиваясь с пятки на носок, почти мечтательно проговорил: – Я ведь ей, Элеоноре, предложение делал! – Он помолчал. – Отказала, гордая… Ну да ладно! Как вам все? Впечатлений много? – и не дожидаясь ответа, продолжил: – Уверен, много, но это ничего, надо уметь привыкать, да вы и справитесь!
– С чем? – спросил Люк и быстро добавил: – Как насчет телефона?
– А зачем вам телефон, если звонить некуда и некому? – вопросом на вопрос так же быстро ответил Соломон Яковлевич. – Давайте лучше по делу. Как вам здесь? И, главное, как вам тела, нигде неудобств не ощущаете?
– То есть тела нам не жмут, что ли? – переспросила Ната.
– Ну можно и так сказать, – согласно кивнул Соломон Яковлевич. – То есть руки, ноги, голова – все двигается, как обычно?
– Нас уже спрашивал об этом этот ваш, как его, Юнька! – резко вмешался Люк. – Но если такой вопрос от него и можно было сглотнуть, то от вас, специалиста, – это уже за гранью приличий!
– Почему же?
– Наши тела – это наши тела, и никому не может быть дела до них, кроме нас с Натой! – запальчиво крикнул француз.
– Ошибаетесь, мой милый друг, – доктор достал из кармана стеклянную трубочку, на две трети заполненную зеленоватой жидкостью, и посмотрел на нее. – У нас есть еще немножко времени, и, чтобы снять возбуждение, нехорошее, подчеркиваю, возбуждение, – он щелкнул пальцами, как бы выделяя сказанное, – попытаемся войти в ритм событий и начать осознавать окружающую реальность.