Матрица смерти
Шрифт:
Глава 11
На следующее утро мы отправились в Фес. Я слишком далеко заехал, так что возвращаться не было никакого смысла. И, если честно, я боялся Дункана. Кто знает, что он сделает, скажи я ему, что вместо того, чтобы продолжить путешествие, я помчусь к постели больного друга-священника. Я успокаивал себя, говорил, что Генриетта преувеличивает: не может быть, чтобы Ян был так уж плох; в Эдинбурге лучшие медицинские силы Европы, в конце концов, впереди еще много времени. Самое лучшее было позвонить по телефону или написать письмо по приезде в Фес.
Мы приехали на поезде в середине дня. Здесь были другое солнце и другое небо. Море теперь от нас далеко. Мы находились в предгорьях Среднего Атласа. Сердце мое билось здесь иначе. Я чувствовал, что Европа осталась далеко
Фес, как и многие другие современные города Северной Африки, делится на две главные части: Старый город, или медина [3] – к северу, и построенный французами Билль Нувель (Новый город) – к северо-востоку. Разделены они не только географически. Одна часть – это мир гостиниц, кафе, однообразно модных магазинов, скучный, заурядный и к тому же грязный. Другая же часть – это свет и тень, раскинувшийся во все стороны сказочный лабиринт лавчонок, домов и мечетей, где прошлое – это все. А вокруг – горы с обширными кладбищами, зеленые крыши и квадратные минареты.
3
Медина (араб. – город) – городское ядро или старый город, обнесенный стенами с укрепленными воротами, бастионами и башнями (обычно прямоугольными в плане), с зубчатым парапетом.
За нами приехал автомобиль, чтобы везти нас в старую часть города. Это было недалеко. Вскоре мы остановились возле ворот Баб-Бу-Джелуд, и водитель сказал, чтобы мы выходили, так как автомобилям запрещено ездить по улицам медины.
С нами приключился странный эпизод. Мы ожидали, пока водитель выгрузит наши вещи на землю. Толпа детей и молодых людей окружила нас, приняв за туристов и наперебой предлагая свою помощь в качестве гидов. Дункан молчал, и я последовал его примеру. Через несколько минут гомон прекратился, и наступила тишина. Молодой человек, одетый в белое, подошел к нам и взял Дункана за руку.
Потенциальные «гиды» отлетели, как мухи, смешавшись с толпой. Некоторые из них продолжали наблюдать за нами с безопасного расстояния. В глазах их застыла смесь страха и презрения. Казалось, им был дан знак к нам не приближаться. Я видел других туристов, окруженных маленькими мучителями, от которых не так-то просто было избавиться. Мы же тем временем, как старожилы, вошли в ворота и вступили в старый город. Наши вещи уложили на мула, и все мы отправились по крутым петляющим улочкам к месту назначения.
Это был город моих ночных кошмаров. С обеих сторон тянулись высокие здания без окон. Темные, страшные двери на каждом углу говорили о том, что за этими высокими стенами течет жизнь, скрытая от посторонних глаз. Вскоре мы свернули со сравнительно широкой улицы в лабиринт значительно более узких и темных. Время от времени мы проходили мимо открытых дверей мечетей и медресе. На керамических плитках были каллиграфически начертаны какие-то слова, которые так и тянуло прочитать. Иногда мимо нас поспешно проходила женщина под чадрой, да торговец с тяжело нагруженным мулом выкрикивал: «Balak, balak», побуждая нас тем самым прижаться к ближайшей двери и дать ему дорогу. Иногда ватага ребятишек, завидя нас, разом смолкала и воздерживалась от удара по мячу, ожидая, пока мы пройдем.
Город охватывал нас своими темными, старыми руками. Стены его крошились, камни мостовых местами сошли со своих мест и треснули. Шум и запахи были мне чужды. Чужды, и в то же время в каком-то ужасном смысле давно известны. Я старался держаться поближе к Дункану, который спокойно шел вперед, как человек, вернувшийся в хорошо знакомое ему место.
Старый город по своим очертаниям походил на корыто, в центре которого стояла мечеть Карауин, спрятанная за высокими стенами. Мы шли все время вниз, направляясь к сердцу старинного города. Наконец мы приблизились к обыкновенной двери в конце тупика (их здесь было огромное количество). Не думаю, чтобы у него было название, да и вряд ли он в нем нуждался.
Позднее мне стало известно, что дом этот с двенадцатого века принадлежал одной и той же семье. С тех пор он много раз перестраивался. В пятнадцатом столетии он служил резиденцией для сменяющих друг друга губернаторов. В шестнадцатом веке он принадлежал знаменитому Бу Слимау ибн Якуб-аль-Фасси, а в восемнадцатом столетии он считался святым местом, так как здесь размещалась завия – обитель ордена дервишей. Все это впоследствии сообщил мне Дункан, который хорошо знал историю дома.
За портьерой была неосвещенная деревянная лестница. Поднявшись по ней, мы вошли в длинную, обшитую деревянными панелями комнату. После яркого света я поначалу ничего не видел. Приглушенный свет проникал в комнату через высокие зарешеченные окна, выходящие во двор, из которого мы только что пришли. Свет этот причудливыми геометрическими фигурами падал на выцветшие ковры и медные лампы, свисавшие с потолка на длинных цепях, на высокие подсвечники и эбеновые подставки, на низкие столики, инкрустированные слоновой костью, на книги и чернильницы.
Молодой человек, что привел нас сюда, исчез, оставив нас с Дунканом одних в этом тихом помещении. Мне почем-то стало страшно. Страшно, разумеется, оттого, что все, к чему я за свою жизнь привык, вдруг исчезло. Я боялся собственной способности смиряться с теми экспериментами, что проводились надо мной. Того, что в голове моей звучал голос, болтавший какую-то чушь о торговле белыми рабами и убийствах иностранцев в Северной Африке.
Но это было далеко не все, и подсознательно я понимал это. Мне не требовалось даже облекать это знание в слова. Комната напомнила мне о холодном храме д'Эрвиля – в ней меня преследовали сходные ощущения. Страх просачивался сквозь ковры на стенах. Я не мог избавиться от уже испытанного мною чувства, будто рядом притаилось очень старое и очень сильное зло, пытающееся подавить меня всей своей мощью.
Из дальнего угла комнаты послышался высокий холодный голос, который мне сразу же показался знакомым:
– Taqarrabu, ya rufaqa'i. [4]
Дункан, как всегда уверенно, пошел вперед. Он уже бывал здесь раньше, он знал, чего ожидать. И кого. Я последовал за ним, отставая на два шага. Постепенно глаза мои стали привыкать к полумраку.
На низком диване сидел старик. Когда я говорю «старик», не следует думать, будто было ему семьдесят или восемьдесят лет. Он был намного, намного старше. Позднее Дункан сказал мне, что, по его мнению, ему около двухсот лет. В то время я отказался этому верить. Теперь я не так уверен.
4
Подойдите ближе, друзья мои (араб.).
На нем была традиционная одежда, и я сначала подумал, что вижу перед собой спеленутую мумию шейха восемнадцатого века. Длинные сухие пальцы, как когти, лежали у него на коленях. Жидкая белая борода свисала с узкого подбородка. Впалые щеки, беззубый рот. Но таких живых глаз я до сих пор еще не видел. Я вздрогнул, когда они на меня уставились. В них было больше силы, чем в руках здорового молодого человека.
– Tfeddlu, glesu [5] , – сказат он.
Мы опустились напротив него на ковер, скрестив ноги. Он отвел от меня глаза и, улыбаясь, посмотрел на Дункана. Это была уродливая, бесформенная улыбка. Я посмотрел в сторону, на луч света, упавший на стену позади старика.
5
Садитесь, пожалуйста (араб.).