Матрица жизни на Земле. Том 4
Шрифт:
Вскоре милиция разогнала эту небольшую демонстрацию. Однако настойчивая Венера Галимова дозвонилась до народного поэта СССР Мустая Карима, он позвонил первому секретарю обкома КПСС Мидхату Закировичу Шакирову, кстати, талантливому, мощному и чистому человеку, и… меня опять восстановили в партии. После этого, я с… гордостью ходил на партийные собрания.
Но вскоре КПСС канула в Лету, наступили времена Ельцина… Я даже не стал выходить из КПСС, я просто про нее забыл… Но заведующая отделом кадров нашего Центра Анжелика Блинова сохранила этот партбилет у себя в сейфе…
Видит он сейчас этим глазом нормально, читает, пишет и на женщин (партийных) поглядывает.
Вот и ушли времена коммунизма! Навечно ушли, надеюсь! Ушли времена лжи, безбожной лжи, лжи в угоду чему-то чужому, чему-то навеянному, чему-то полностью оторванному от Бога… И мы, наконец, начинаем вспоминать, что мы все же произошли от Бога. И много еще времени пройдет, пока мы освободимся от чуждого коммунистического пятна, чтобы наконец-то… наконец-то осознать себя частью мироздания, пусть не столь уж высокоразвитой частью (трехмерной всего-навсего), но частью, частью Великого Мироздания.
— Эх! — вдруг подумалось мне. — Эх! Лишь бы нам не превратиться в американцев!
Я очень хорошо знаю Америку. Много раз там бывал. Меня Даже хотели купить за дикую сумму с условием эмиграции. Но я не поехал. Люблю я свою Родину, Россию, очень люблю! И с гордостью говорю — «Я люблю Россию!».
Американки, как известно, красотой особой не отличаются. Толстоваты они. Из-за сэндвичей, скорее всего. Не просто едят они их, сэндвичи-то, а прямо-таки лопают. Любят они их, почему-то. Очень.
Однажды приехал я в американский город Сан-Антонио (штат Техас), где в течение месяца консультировал больных, оперировал их и читал лекции врачам. Оперировал я в клинике одного доктора по имени Джек. Хороший такой, умный. Философски смотрит на жизнь. Критически смотрит. На «Линкольне» ездит. Не то, что я — на «Ниве».
У него, у Джека этого, работали две медсестры. Одну звали Джулия (Юля, по-нашему), другую — Гейл (Галя, получается). Первая из них была черненькой (но не негритянкой) и, на удивление, худенькой (видимо, еда не шла впрок), вторая — беленькой и, конечно же, толстенькой. Я на них, честно говоря, поглядывал. Но не очень вожделенно. Русскую хотелось. Да и в Россию хотелось… очень.
Как-то подходит ко мне Джек и говорит:
— Послушай, Эрнст! Мои медсестры хотят русского попробовать.
— Чего? — не понял я.
— Русского, говорю, хотят попробовать эти две американки, — пояснил Джек.
Я все понял. Я начал мямлить о том, что я вообще-то вроде как не русский, а татарин. Но про татар он ничего не слышал. Он знал только про татарский соус, который широко распространен в Соединенных Штатах, и думал, что он, соус этот, имеет
В конце концов я осознал, что если я буду дальше отпираться, то поставлю под удар… честь своей Родины, честь России. А о России они, американцы, как выяснилось, думают намного мощнее и страшнее, чем это есть на самом деле. Американцы, например, верят, что мы, русские, придумали вертолет, который может плыть под водой как подводная лодка и может взлетать…, например, под окнами небоскребов Нью-Йорка, чтобы разбомбить их.
Ну… в общем, подводит меня Джек к этим двум американкам и говорит:
— Выбирай!
Я долго метался глазами по их фигурам и, в конце концов, выдавил из себя:
— Беленькую выбираю.
— Гейл, что ли? — спрашивает Джек.
— Да, — отвечаю. — Натуральную американку выбираю… толстенькую. Гейл, то бишь.
— Ладно, — говорит Джек. — Тогда, Эрнст, иди вон в ту комнату и жди меня там.
Пошел я в ту комнату и стал ждать. Идиотом каким-то себя чувствовал. Вышел минут на десять на какие-то задворки и выкурил две сигареты подряд около мусорного ящика. Через полчаса пришел Джек и протянул мне какую-то бумагу:
— Подписывай! — говорит.
— Что это? — спрашиваю.
— Договор, — говорит Джек.
— Какой договор? — спрашиваю я.
— Договор о любви, — отвечает.
— Какой такой…?
— О любви, которая будет происходить между вами.?..
— У нас, — говорит, — в Америке-то, существует закон о сексуальных притязаниях. Поэтому перед половым… ой… любовным актом обязательно нужно договор подписать, чтобы обезопасить себя. Знаешь, сколько стерв у нас в Америке?! О-о! Навалом! Например, спермой твоей свою одежду испачкают, стервы эти, проведут генетическую экспертизу, подадут в суд и… выкладывай миллион долларов.
Моя рука с авторучкой задрожала. Я даже перестал думать о чести России.
— Эти стервы, — продолжал Джек, — могут даже видеокамеру скрытно установить и ломаться, изображая, что сопротивляются. Даже бизнес такой существует у нас здесь, в Америке. Фирмы даже есть, которые специализируются на этом. Понял?
Понял, — ответил я.
Поэтому подписывай договор!
— М-да… — подавлено проговорил я. — Как-то уже и… не хочется. Не беспокойся! — сказал Джек, видя мое замешательство. — Она, Гейл-то, беременная вообще-то… и муж у нее есть, но в Новом Орлеане работает по вахтам, далеко отсюда, от Сан-Антонио.
— Тогда что же она… в беременном состоянии?
— Понимаешь, Эрнст, врачи у нас в Америке… один дурнее другого! Частная медицина, что с нее взять-то?! Так вот, один доктор ей, Гейл, лекарство для гладкого течения беременности прописал — секс. Авторитетно сказал. Видимо, сволочь он, доктор этот. Вот она, Гейл, и мается — муж далеко, в Новом Орлеане, а лечиться… сексом… надо. Кому не намекни, говорит Гейл эта, все о договоре нашептывают, весь пыл сбивают. Да и все американцы знают, что за сексуальные притязания к беременной женщине штраф в два раза больше схлопотать можно, вплоть до тюрьмы… если денег нет.