Матрица жизни на Земле. Том 4
Шрифт:
— Э-эх! — промычал он однажды, ощущая радость вегетарианца, — пожить бы на этом ягодном болоте месяц или два, и есть и есть голубику, чистую голубику, в которой нет всяких там животных жиров или белков. Вот здоровье накопить можно было бы, а!
— Но ты, Михалыч, был бы здесь не один, — Венер Гафаров показал на огромную кучу медвежьего помета.
Михалыч как-то вдруг всполошился и глуповато-радостно сказал:
— А я бы с ним подружился, с медведем-то, и мы бы с ним, медведем, паслись на этой голубичной поляне, кидая друг на друга ласковые взгляды и кушая голубику.
—
— Паслись бы, а чо? — проглотив очередную горсть голубики, сказал Михалыч.
— Паслись бы, значит, — зловеще повторил Венер Гафаров.
— Паслись бы, — гордо кивнул Михалыч, чувствуя, что Венер замышляет что-то каверзное.
— Скажи, Михалыч, а ведь рано или поздно наступит осень, начнет падать снежок и… придет время медведю ложиться в берлогу?
— Ну… придет такое время, — выдавил из себя Михалыч.
— А как только придет это время, медведь скажет тебе, Михалыч, мирно доедающему остатки пожухшей голубики на моховом болоте, следующее: «Я съем тебя, Михалыч! Наступило время ложиться в берлогу и сосать лапу!».
— Медведь такого никогда не скажет!!! Он будет моим другом! — негодующе воскликнул Михалыч.
— Будет именно так, — насупился Венер Гафаров, — ему, медведю-то, запас мяса на зиму нужен… а тут ты… «друг»… пасешься на голубичной полянке. Чо не съесть-то тебя, Михалыч?!
— Дружба превыше всего! — нелепо проговорил Михалыч.
— Дружба дружбой, а мясо мясом! — расставил точки над «i» Венер Гафаров.
— М… м… — Михалыч насупился.
— Но медведь успокоит тебя, Михалыч!
— Он скажет тебе: «Не расстраивайся Михалыч! Я тебя весной… выкакаю… на прекрасной брусничной полянке и ты опять будешь лежать под прекрасным весенним солнцем».
— Да-а-а, — выдавил из себя Михалыч.
И тут Венер Гафаров произнес странный монолог:
— Михалыч почувствовал, что мощные челюсти медведя стали перемалывать его шейные позвонки, а вслед за ними и другие части его тела. Ощущение хруста прошло в желудке, где на Михалыча полились струи соляной кислоты, которая стала размягчать раздробленное зубами и проглоченное тело Михалыча. Противно было ощущать размягчение своего тела, пусть не цельного, но тела… в желудке этого… предателя-медведя. Дальше размягченные куски тела Михалыча перекочевали в тонкий кишечник медведя, где Михалыч вдруг почувствовал, что и без того мягкие куски его тела начали распадаться на молекулы и уходить в кровь… этого предателя, который уже, наверное, сосал лапу. Но усилием воли Михалыч собрал себя в комок и остатками своего тела перекочевал в толстый кишечник. В толстом кишечнике было скучно, вокруг лежали кучи дерьма, но… шаг за шагом, миллиметр за миллиметром Михалыч продвигался к заветной цели — заднепроходному отверстию.
— Хватит, может, а?! — перебил Венера Михалыч, лежа на моховом болоте среди голубики.
— Дослушай! — невозмутимо сказал Венер. — Итак, весной медведь выполнил свое обещание, — он выкакал тебя, Михалыч, на прекрасной брусничной полянке в виде довольно большой кучи дерьма. Светило солнце. И вдруг Михалыч почувствовал снизу толчки. Толчки все усиливались и усиливались. И тут Михалыч понял, что через его… уже дерьмовое
— Спасибо, что хоть что-то хорошее сказал, — выдавил из себя Михалыч, совсем погрузившись одним локтем в моховое болото, а другой рукой отгоняя комаров.
— Но тут пришел олень, — продолжал философствовать Венер Гафаров, — и съел брусничный кустик вместе с корнем.
— Меня что ли? — спросил Михалыч.
— И опять, — продолжал говорить Венер Гафаров, — Михалыч вошел в ротовую полость животного, на этот раз оленя, опять подвергся процессу пережевывания, опять перекочевал в тонкий кишечник, где его тело начало распадаться на молекулы и атомы и… опять добрался до толстого кишечника, откуда было уже недалеко до заветной жизненной цели — заднепроходного отверстия, чтобы почувствовать белый свет и понять, что ты не всегда бываешь… дерьмом.
— Да уж, — прокряхтел Михалыч.
— Так начался… м… м… оборот Михалыча в природе.
— Какой такой оборот? Говнооборот меня в природе что ли? — переспросил Михалыч.
— Ну, зачем так грубо?! — заметил Венер Гафаров. — Можно сказать мягче — дерьмооборот Михалыча в природе. Ведь мораль всей басни такова…
— Какова?
— Один раз превратишься в дерьмо, больше человеком не станешь.
— Ты что, Венер, считаешь меня?..
— Ты извини, Михалыч, не о тебе напрямую шла речь, просто к слову пришлось, — проговорил Венер Гафаров.
Вспомнив эту историю, я снова взялся за свою желтую авторучку и подумал о том, что человек порой и не замечает, как он легко превращается в дерьмо, и всю череду его будущих жизней тогда можно назвать… дерьмооборотом (кого-либо) в Природе… только оттого, что всего лишь один раз он позволил себе превратиться в дерьмо… всего лишь один раз…
Я внимательно-внимательно посмотрел на свою желтую авторучку… и понял, что главным средством против превращения тебя в дерьмо является все же… любовь, та самая любовь, о которой судачат на каждом углу.
Я стал делать беглые записи о любви, сумбурные какие-то записи, нелепые… как моя желтая авторучка; и вдруг… стержень моей желтой авторучки кончился. А мне показалось, что кончилась любовь.
Я позвонил дежурному водителю и позвал его к себе.
— Черт побери! — вздохнул я.. — Фарит! Тап эле минэ сары авторучка-ны! (Фарит! Разыщи мне желтую авторучку!) — сказал я ему по-татарски.