Матрос с Гибралтара
Шрифт:
Она задумалась, лицо ее было печально. Мало того, что она уже больше ни на что не надеялась, у нее даже и злости-то не осталось. Я не мог перенести этого молчания и заговорил первым:
– Каждый отпуск я надеялся на чудо, что у меня хватит сил больше никогда не возвращаться в это самое Гражданское состояние. Ведь ты же сама это знаешь не хуже меня.
Она подняла голову и как-то очень искренне удивилась:
– Так, значит, это правда? Я и Гражданское состояние, выходит, для тебя мы и в
– Да нет, – возразил я. – Одно и то же – это моя жизнь и Гражданское состояние. А ты, все дело в том, что ты никогда не страдала от этого Гражданского состояния. Тебе не понять, каково это – целые дни напролет проводить в Гражданском состоянии.
– Можно заставить себя интересоваться чем угодно, – проговорила она, – даже Гражданским состоянием. Уж на что ты был полным ничтожеством, самым круглым идиотом во всем министерстве, а ведь удалось же мне интересоваться тобой целых два года.
Она сказала это с глубокой убежденностью и без особой злости.
– А что, я, правда, был самым круглым идиотом во всем министерстве?
– Да это всем известно.
– Надо же, наверное, тебе приходилось нелегко, – проговорил я.
Я был так же чистосердечен, как и она, и от нее это не укрылось. Она ничего не ответила.
– Присядь-ка вот сюда, ко мне на кровать, – ласково проговорил я, – и расскажи, как же тебе это все-таки удалось.
Она даже не пошевельнулась, так и оставаясь стоять у камина.
– Сама не знаю, – призналась она наконец тоном, в котором не сквозило ни малейшего притворства.
– Знаешь, а мне это никогда даже не приходило в голову. Надо же, какая ты сильная.
Она бросила на меня недоверчивый взгляд, но увидела, что я весь так и сочусь доброжелательством.
– Да нет, – пробормотала она, потом, чуть поколебавшись, добавила: – Все не совсем так, просто я к тебе привыкла, вот и все, и потом, я надеялась…
– На что?
– Что ты переменишься.
Она с минуту выждала, потом опять без всякого притворства спросила:
– Чудо, о котором ты говорил, эта женщина?
– Да нет – то, что я наконец решился уйти из Гражданского состояния. Я принял это решение во Флоренции, а тогда я еще даже не подозревал о ее существовании.
– Но ведь когда ты ее увидел, эту женщину, ты стал еще больше уверен, правда?
– Трудно сказать, не знаю, мог ли я стать еще больше уверен. Просто она оказалась здесь со своей яхтой, вот я и подумал, у меня есть крохотный шанс, что она возьмет меня с собой.
– Мужчины, которые рассчитывают на женщин, чтобы выпутаться из своих проблем, самые настоящие подонки, – произнесла она.
– Да, знаю, так говорят, – возразил я, – хотя мне всегда казалось, что это немного глупо. Ведь если разобраться, я никогда не понимал, почему все так считают?
– Только одни подонки и трусы, – продолжила она, не слушая меня. – Хотя, если разобраться, их и мужчинами-то не назовешь.
– Что ж, может, так оно и есть, – согласился я, – какая мне разница…
– Да это понял бы любой нормальный мужчина.
– Но ведь когда я решил остаться, это было еще во Флоренции, я тогда и понятия не имел, что она существует на свете.
– И что же, будешь драить ей палубы?
– Знаешь, теперь у меня уже не осталось никаких амбиций, как, бывало, раньше.
Вне себя, она как подкошенная рухнула на кровать. Потом, отчеканивая каждое слово, изрекла:
– Вот уж никогда бы не подумала, что ты сможешь пасть так низко.
Я не мог больше усидеть на месте. И снова улегся.
– И все-таки самым большим подонком я был, пока служил в Гражданском состоянии, – проговорил я наконец, – даже с тобой, ты права, с тобой я тоже вел себя как самый настоящий подонок. Я был таким несчастным.
– А я, думаешь, я была счастлива, да?
– Все-таки ты была не такой несчастной, как я. Ведь если бы ты была такой же несчастной, разве ты смогла бы стирать мне рубашки?..
– И что же, надеешься найти свое счастье, когда будешь драить ей палубы, так, что ли?
– Да я и сам не знаю. Во всяком случае, корабль – это такое место, где по крайней мере нет никаких бумаг, никаких регистров.
– Идиот несчастный, – проговорила она, – он еще говорит о каком-то счастье, похоже, ты и в этом-то разобрался ничуть не лучше, чем во всем остальном.
– Но ведь даже ты сама, – дерзнул я, – часто говоришь о счастье человечества.
– Это правда, – подтвердила она, – я верю в счастье.
– Да, я знаю, – заметил я, – в труде и достойной жизни.
Она поднялась, уверенная в себе, столь же непоколебимая, как и обычно. У меня уже пропала всякая охота отвечать ей и вообще что бы то ни было разъяснять. Она сделала вид, будто собралась уходить, потом остановилась и как-то устало заметила:
– Небось это все ее денежки, вот чем она тебя так приворожила, эта шлюха, так, что ли?
– Очень может быть, – согласился я, – должно быть, так оно и есть.
Она снова направилась к двери, потом опять остановилась. У нее было лицо без всякого выражения, начисто умытое слезами.
– Так что, значит, это правда? Все кончено?
– Ты будешь счастлива, – пообещал я.
Но я был несколько обескуражен. Мне уже не казалось, что она когда-нибудь и вправду будет счастлива, кроме того, мне было совершенно все равно, будет она когда-нибудь счастлива или нет.
– Раз так, – проговорила она, – тогда я уеду сегодня вечерним поездом.