Матросы
Шрифт:
«Не совсем прост и добр этот человек, — подумал Петр, пожалевший, что ему пришлось присутствовать при этой сцене. — Видно, у него острое жало. Наступить на него — так жиганет, на метр подпрыгнешь».
Латышев замкнулся, не хотел обострять разговор. Вот такое «посапывание в две дырочки» также не понравилось Петру.
— Что же ты нахохлился? — спросил Камышев. — Обижен?
— Непонятно, чего ты горячишься, Михаил Тимофеевич. — Латышев развел руками. — Тебя распалили в райкоме, так остынь
— Спокойном? — Камышев вновь хотел броситься в атаку, но сдержался. — Может быть, и так. Если подушка под твоей щекой не палит и совесть тебя сукиным сыном не называет, значит, место спокойное… Мне хочется знать, как свежий человек о нас думает. Мы можем себя и на небеса вознести, и на триере пропустить, и в ступке истолочь, а вот как со стороны все это выглядит?
— Не все ли равно, — сказал Латышев, — не понимаю твоего самоедства, Михаил Тимофеевич.
— Ему-то, моряку Петру, не безразлично, кто такой Камышев. Слушает он нас сейчас и думает про себя: можно ли с ним сработаться, с этим чертом сатиновым? Не подкачает ли? Верно ведь, Петр? Ему надо менять своего привычного командира крейсера на другого командира. Он выбор должен сделать…
— Ах вот оно что! — Латышев снисходительно улыбнулся. — Так бы сразу и разъяснил: понял, дескать, какую невесту тебе сватают, Петр? Артель вместе со всеми ее характерными особенностями.
Ничего не ответил Петр. Шутить ему не хотелось, ругаться тоже. Теперь весы перетянули — Камышев оказался потяжелее своего «любимого бригадира, начитанного человека». Кроме того, Камышев одним махом распутал все мысли Петра. Да, для него Камышев не безразличен, присмотреться к нему построже не мешает. Прошлый отпуск весь ушел на гулянки, танцы с гармошками, теперь другое дело. Вряд ли и Камышев попусту тратит на него свое время.
В кабинет без стука протиснулась игривая, складная фигурой и празднично одетая бабенка.
— Прошу простить, товарищи начальники, — кокетливо поправляя волосы под платком, сказала бабенка. — Ждала, ждала, решила без доклада. Свое же, кровное правление. Можно присесть?
Камышев придвинул ей стул.
— Садись, милая. Чем можешь оказать доверие своему кровному правлению?
— Безвозвратной ссудой, Михаил Тимофеевич, — нараспев ответила женщина, покачиваясь на скрипевшем стуле.
— Сколько и какой?
— Муки прошу, деньгами тоже прошу. Заявление у этого вашего молодого, кучерявенького. Может, какие там точки или запятые не на месте поставила… Извините…
— Разберемся, посоветуемся на правлении.
— Спасибо, заранее спасибо. Еще прошу, Михаил Тимофеевич, — затараторила женщина, озорновато поглядывая на Петра, — коней дать или машину на воскресенье.
— Для чего?
— Тоже спрашиваете! — женщина застенчиво засмеялась. — Нужно в город… Женские дела…
— К доктору, что ли, опять?
— Ну зачем вы пытаете, Михаил Тимофеевич? Разные дела-то бывают.
— Коней не будет, — отрезал Камышев.
— Как так не будет?
— Очень просто. Горький опыт! Как воскресенье, так подавай тебе транспорт.
— А зачем он мне в будний день!
— Да доктора в воскресенье не принимают! — в сердцах прикрикнул Камышев. — Ведь врешь, ясное дело врешь.
Женщина сердито поджала губы, обратилась К Петру:
— Вот они нас как привечают.
Петр покрутил в руках бескозырку, делая вид, что внимательно перечитывает надпись на околыше.
Камышев взял бабенку под локоть, приподнял со стула и миролюбиво вывел из кабинета.
— Замечаете, какая непоследовательность? Возмутился, от души возмутился и сразу осадил назад… — Латышев неодобрительно прислушался к затухающему спору за дверями. — У него у самого еще живучи настроения собственника… в колхозном масштабе. Его легко уговорит вот такая взбалмошная бабенка. Конечно, легче всего завоевывать дешевый авторитет, меняя на него интересы государства…
Вернулся смущенный Камышев. Занял место за столом.
— Успокоил? — спросил его Латышев.
— Успокоил.
— Чем? — спросил Латышев.
— Обещал.
— Напрасно.
— Знаю.
— А потакаешь.
— Колхоз — большая крыша. Пришла непогода — есть где спрятаться.
— Она же перекупщица, какая для нее непогода? Ты же знаешь. Ей бы только на базар…
— У всех базар в голове, Латышев, — проговорил Камышев, — так уж испокон веков крестьянский ум устроен. Пока идет перестройка, снисходить нужно.
— Ненормально же это.
— Почему ненормально? Колхозник честно выполняет хлебозаготовки, мясопоставки, масло сдает, яйца, шерсть, о цене не думает.
— А излишки, Михаил Тимофеевич? Базар да базар. Только и слышишь.
— В терны густые заберемся — сами не продеремся. Раз государство колхозные рынки держит, значит, базар нужен. Нет в нем зазора. Наше дело — двигать колхозную жизнь. Сделать всех колхозников зажиточными. Без базара как сделаешь?
— Мы еще продолжим этот разговор.
— Я, милый мой человек, партийной учебы не пропускаю, меня не легко в гололедку расковать. А потом — у меня факты!
— Какие факты?
— Десятое заявление поступило за неделю, бабы на шелководство просятся, на коконы, а кукурузу не хотят рушить.
— И что же?
— Отгадай загадку.
— Ты же сам мудрец, Михаил Тимофеевич.
— Что тут мудрить, все ясней ясного. — Камышев вытащил из папки бумагу и передал ее Архипенко.