Маяковский и Шенгели: схватка длиною в жизнь

Переяслов Николай Владимирович

А Маяковский все чаще и чаще продолжал высмеивать Георгия Шенгели в своих публичных выступлениях и общении со знакомыми. Так, например, обучая начинающих поэтов опыту стихосложения, он говорил, что можно рифмовать конец первой строки с концом второй строки, или последнее слово третьей строки с последним словом четвертой, и тут же приводил в качестве примера двустишие:

Среди ученых шеренг еле-елеВ русском стихе разбирался Шенгели.

Или, как свидетельствует об этом Катанян, иной раз Владимир Владимирович цитировал своим друзьям чуть менее известное публике, им же сочиненное антишенгелиевское четверостишие:

Мне трудно писать амфибрахом,Аж вьется из носа дымок.Я

лег бы, наверное, прахом,Спасибо, Шенгели помог.

Но, говоря откровенно, Маяковский был в корне неправ, когда утверждал, что Шенгели плохо разбирался в русском стихе. Сергей Михайлович Бонди, известный пушкинист, рассказал как-то о его забавном споре с Георгием Шенгели. Тот утверждал, что, переводя Байрона на русский язык, надо обязательно укладываться в его оригинальный размер. А Бонди возражал: это насилие над русским языком, ибо в нем куда меньше коротких слов, чем в английском. Шенгели стоял на своем: в русском языке столько коротких слов, что при желании Пушкин мог бы писать гораздо поплотней. И он доказал Бонди, что из каждых восьми строк пушкинского текста в «Евгении Онегине» можно было бы без ущерба для смысла сделать только четыре. В результате из «онегинской» строфы «Мой дядя самых честных правил, / Когда не в шутку занемог, / Он уважать себя заставил / И лучше выдумать не мог. / Его пример другим наука; / Но, Боже мой, какая скука / С больным сидеть и день и ночь, / Не отходя ни шагу прочь!» – у него получилось следующее:

Мой дядя честен был, но хвор.Стал уважаем он с тех пор.Другим – наука, но тоска —Бдить у постели старика!

Смысл полученного стихотворения оставался практически тот же, что и в восьми оригинальных строках «Евгения Онегина» (как говорится, «все зубы на месте»), но только вот исчезло куда-то очарование стихов самого Пушкина…

Многочисленные статьи Шенгели, адресованные в качестве пособий начинающим писателям, были собраны им в упоминавшейся выше книге «Как писать статьи, стихи и рассказы», которая к выходу брошюры Маяковского успела выдержать уже четыре издания. Именно изучению начинающими авторами стиховедческого ремесла и была посвящена специально написанная Шенгели эта книга-учебник, включенная в «Библиотечку рабселькора».

На основе своего собственного художественного писательского опыта создал некий учебник для молодых поэтов и Владимир Маяковский, который тоже стремился к тому, чтобы именно его учебник, а не книга Шенгели, стал основным источником сведений о стихе для всех обучающихся ремеслу поэзии. В этом смысле он мог испытывать весьма серьезную конкуренцию со стороны Шенгели, для которого преподавание наряду с поэзией и наукой было неотъемлемой частью его художественного творчества.

Из этого становится видно, что и Маяковский, и Шенгели хотели быть главными наставниками поэтической молодежи. «Что надо знать литературному молодняку?» – гласит один из тезисов выступления Владимира Маяковского в театре имени Луначарского в Таганроге 24 ноября 1928 года. Нечто в таком же плане говорит в 1927 году и Георгий Шенгели в одном из своих писем поэту Игорю Северянину, характеризуя себя «чем-то вроде присяжного советника для начинающих поэтов».

Различие поэтологических позиций Маяковского и Шенгели ярко проявляется в споре между ними о стихосложении. Для Маяковского переход от старой культуры к новой возможен лишь революционным путем («мы, “лефы”, видим в революции не перерыв традиций, а силу, уничтожающую эти традиции вместе со всеми прочими старыми строями») и, следовательно, новый, несиллаботонический стих никак не мог развиться из прежней силлаботоники.

Доказывая это положение, Маяковский в обычной для себя гиперболизирующей манере декларирует незнание им основных классических размеров. («Говорю честно. Я не знаю ни ямбов, ни хореев, никогда не различал их и различать не буду…»; «Из размеров я не знаю ни одного…»). У Шенгели, не признававшего переворотов в культуре и считавшего новое продолжением старого, нападки Маяковского вызывали самую гневную отповедь: «Мне скажут, что в словах Маяковского отразилась борьба против застоя, борьба за новое искусство. Но если бы это было так, – ход мыслей был бы иной: “Старое искусство – прекрасно, старая литература – тоже; но мы создадим новое и сравняемся с ними”. У Маяковского же – вопль слабости: “Только у нас хорошие; все прочее дрянь; не смейте смотреть, уничтожьте!”».

Анализируя ситуацию в тогдашнем положении у нас в стране с поэзией (сегодня оно, правда, стало уже во много раз хуже, чем в том далеком 1926 году! – Н. П.), Маяковский говорит своим читателям: «Редакторы у нас руководятся чисто субъективным чутьем. «Мне это нравится», – скажет редактор и печатает дрянное стихотворение. Высокие слова «творчество», «талант» все еще слишком в ходу в их среде. Так же скверно обстоит дело с руководством начинающим

писателем. Показательно уже это: книжка Шенгели – е_д_и_н_с_т_в_е_н_н_о_е руководство к тому, как писать. Об этой книжке, в сущности, не стоило бы говорить, если бы не два обстоятельства. Первое – книжка вышла уже 3-м изданием и то почти раскуплена. Второе – издана она весьма авторитетным издательством «Правда». А между тем книжонка эта – прямо стихийное бедствие. До войны была подобная книжонка, изданная где-то в провинции: Рабинович, «Как в восемь уроков сделаться поэтом». Она разошлась в 28 изданиях. Поэты присылали свои стихи в редакцию, стихи были безукоризненны с точки зрения Рабиновича, и поэты с полным основанием требовали, чтобы они были напечатаны. Представьте себе, сейчас кто-нибудь выпустил бы брошюру: «Как в восемь уроков стать марксистом». Она была бы тотчас же изъята из продажи, потому что развивала бы одно верхоглядство. Книжонка Шенгели – именно такого типа. В ней всего сто страниц, и сколько наворочено чепухи! Но она не встретила такого же отношения. Ее распространяют. Разумеется, не нам говорить, что писать стихи нельзя научиться. Но ямбы и хореи нам не нужны. Ямбов и хореев давно не существует. Ямбами и хореями давно никто не пишет. «Двенадцать» Блока, одно из первых произведений о революции, стихи современных поэтов, – вот возьмем Уткина, Светлова, – они написаны свободным стихом. А Шенгели говорит – пиши ямбом. Ни слова о свободном стихе. И главное – все это изложено директивным тоном: пиши так, все остальное будет плохо. Меня считают первым поэтом сейчас. Я и сам знаю, что я хороший поэт. Но хореи и ямбы мне никогда не были нужны, и я их не знаю. Я не знаю их и не желаю знать. Ямбы задерживают движение поэзии вперед. То же и в других случаях – и стопосочетание, и рифмы. В 1820 году вышла «Учебная книга российской словесности» Греча. Любопытно, что через сто лет Шенгели в своем руководстве дает почти то же самое, что Греч в 1820 году, только примеры у Шенгели из более поздней литературы. Но даже и Греч был добросовестнее Шенгели. Греч оговаривается, что рекомендуемые им размеры не для всякой работы применимы. Одно для оды, другое – для баллады. И что вполне законное явление – отступление от правил, «поэтические вольности». Итак, книга Шенгели пишет о несуществующих сейчас вещах; для современного поэта то, что пишет сейчас Шенгели, – недопустимое вранье…»

Хотя в книге «Трактат о русском стихе» у Шенгели прекрасно написано и о свободном стихе, и о белом. Вот его высказывание о свободном: «Организованным, органически свободным стихом является такой, в коем сплавлены воедино различные размеры, причем переход из одного в другой осуществляется путем последовательного подчеркивания в двуликих стихах характерных признаков того метра, в который предшествующий перестраивается». А вот говорит не меньше и о белом: «Перед стихотворцем, применяющим белый стих, возникает задача придать речи, лишенной рифменных подпорок, синтаксическую упругость, равномерно распределить в последовательности значимых и служебных слов смысловую и образную нагрузку, а также изыскать те стихотворные размеры, в которых ритменные границы строк были бы даны сами собой, не отмечаясь перекликанием созвучных слов».

27 января 1927 года Маяковский выступал в Самаре, а 29 января того же года – в Саратове. В этот свой приезд сюда он выступал с двумя докладами – 29 и 30 января, которые состоялись в зрительном зале Народного Дворца (ныне это Дом офицеров). Первый доклад назывался «Лицо левой литературы», а второй – «Идем путешествовать».

Если в свой первый дореволюционный приезд в Саратов Маяковский выступал в обстановке вражды и праздного любопытства, то теперь его пришел слушать в массе сочувствующий слушатель. Маяковскому, по свидетельству рецензента газеты «Саратовские известия», была устроена шумная и продолжительная овация.

В докладе «Лицо левой литературы» поэт выступил с требованием высокой поэтической культуры, которая должна быть поставлена на службу социалистическому отечеству. В борьбе за эту высокую культуру он первым делом обрушился на профессора Шенгели, издавшего прикладное руководство для поэтов, за попытку плодить ремесленничество в поэзии. Мысль, высказанная Маяковским по этому поводу в докладе, совпадает с его же заявлением в статье «Как делать стихи», где он говорит: «С легкой руки Шенгели у нас стали относиться к поэтической работе, как к легкому пустяку».

«Хуже всего то, что появились даже специальные «пособия», содействующие распространению литературной безграмотности вроде книжки Шенгели: «Как писать статьи, стихи и рассказы», – безапелляционно утверждал в своем докладе «Лицо левой литературы» Маяковский. – Оказывается, рецепт писания стихов очень прост – он заимствован из пресловутого, изданного еще до революции «Словаря рифм» Абрамова. Рифмуй, примерно, слова – боа, амплуа, профессион-де-фуа – и будешь поэтом! Книжку Шенгели правильнее было бы назвать не как сделаться поэтом, а как сделаться дураком… И поэты «делаются» – сотнями и тысячами; и если безграмотности, дилетантизму и кустарничеству мы не объявим решительной борьбы – от поэтов в литературе вскоре не будет прохода… «Леф» – т. е. «Левый фронт литературы» – и борется за повышение ее квалификации, за максимум внимания к форме. Настоящий поэт лучше с голоду умрет, чем пустит в обращение стихотворение с плохой или неряшливой рифмой».