Маяковский и Шенгели: схватка длиною в жизнь

Переяслов Николай Владимирович

Однако на одном из докладов, прочитанных самим Шенгели в Академии художественных наук, с ним вступил в полемику академик-литературовед Павел Никитич Сакулин, который решительно разбил все построения докладчика, так что, по отчету писавшей об этом «Вечерней Москвы», Маяковский «был возрожден в полном блеске», а сам газетный материал о мероприятии назывался «Поверженный и возрожденный Маяковский».

Упоминаемые выше выступления Владимира Владимировича были далеко не единственными примерами его нападок на Шенгели, что свидетельствовало о непрекращающейся борьбе между поэтами за влияние на умы молодых читателей. Двоевластие в литературе не могло устраивать ни того, ни другого. Агрессивно-наступательный темперамент Владимира Маяковского, безудержно терроризировавший Георгия Шенгели своими злыми атаками, вынудил его бросить своему конкуренту ответную перчатку – ведь тот до этого бросил ему

не просто одну перчатку, а буквально забросал своего противника ими с головой! Так что ничуть не менее темпераментный, самолюбивый и гордый Георгий Шенгели, в конце концов, не выдержал этого и без колебаний поднял одну из этих брошенных ему перчаток, чтобы метнуть ее в знак ответа.

Было бы не лишним посмотреть на редкую фамилию Шенгели с точки зрения эзотерики, которая последнее время завоевала уже довольно широкую популярность. Может, для кого-то эта наука и покажется баловством, но поскольку между фамилией и судьбой человека все же имеется некая определенная связь, то будет небезынтересно посмотреть, что несут в себе человеку фамилия Шенгели и имя Георгий.

Так вот, на рубеже XVIII–XIX веков в Германии на фонтане-шутихе города Кобленца была изображена скульптура мальчика в коротких штанишках (вспомним, кстати, что во время своей жизни в Одессе Георгий ходил именно в обрезанных до колен брюках!), изо рта которого время от времени неожиданно бьет струя воды, поливая зазевавшихся прохожих. И зовут этого «плюющегося мальчика» – Шенгель. Это не имя, а прозвище.

В период двадцатилетней французской оккупации от внебрачных связей горожанок с офицерами и солдатами французского гарнизона в Кобленце рождалось довольно много детей. Мальчишек, появившихся на свет в результате франко-немецкой «дружбы», местные жители презрительно обзывали самым распространенным французским именем Жан, которое с учетом местного произношения трансформировалось в прозвище Шанг или Шенг. Постепенно это Шенг превратилось в имя Шенгель и стало синонимом слова «бастард» («байстрюк», безотцовщина, незаконнорожденный).

Отношение к Шенгелям в Кобленце было не самое лучшее, и не третировал их только ленивый. Мальчишки же, в свою очередь, чувствовали на себе этот насмешливо-унизительный оттенок и не оставались в долгу. Они были ребятами не робкого десятка и в обиду себя не давали. Дерзили, озорничали, делали назло и, в конечном итоге, быстро становились самостоятельными, умели постоять за себя и многого добиться в жизни.

Человек, обидевший Шенгеля, не мог в дальнейшем рассчитывать на спокойную жизнь (вот о чем не мешало бы знать Владимиру Маяковскому, начиная обижать Георгия Шенгели!) – Шенгели обладали большим арсеналом всякого рода проказ и колкостей, которые они устраивали своим обидчикам.

Постепенно, с течением времени, значение прозвища Шенгель изменилось и стало означать человека, «никогда не поддающегося ударам судьбы». Ну, а Кобленц с тех пор в просторечии называется «городом Шенгелей».

Что же касается имени Георгий, то в переводе с греческого языка оно означает «земледелец» и является одним из эпитетов Зевса, а под влиянием своего хранителя Святого Георгия это имя стало со временем иметь второе значение – «змееборец». У обладателя этого имени имеется талант красиво излагать свои мысли на бумаге, он предпочитает вверять листку бумаги свои гневные филиппики.

В сочетании с отчеством «Аркадьевич» Георгий является хорошим рассказчиком и прекрасным слушателем. Он любит привлекательных женщин и не упускает возможностей завести легкий роман. Женится рано в молодости, но долго отличается буйным любвеобилием. [1]

Думается, что вполне оправданным был со стороны Георгия Шенгели (если учитывать, что «в полемике он не боялся ничего и иногда даже терял чувство меры») весьма отчаянный ответный по адресу Маяковского ход, и этот ход себя ждать не заставил. 25 октября 1926 года Шенгели прочитал в ГАХНе доклад «Опыт социологического и морфологического анализа стихов Маяковского», в котором решительно «подверг пересмотру литературную репутацию Маяковского, оспаривая его право на звание “великого поэта”». Ни текст, ни стенограмма выступления, к сожалению, до нас не дошли, но, по-видимому, именно этот доклад и стал основой для вышедшей потом в июне 1927 года известной книги Георгия Шенгели «Маяковский во весь рост», первые же строки которой не оставляют сомнения

в том, что этот вызов принят, и впереди предстоит еще затяжная и тяжелая битва: «Обширные кадры начинающих поэтов ориентируются на Маяковского, учатся у него, – и в результате заболевают тяжелой литературной корью, – писал Шенгели. – Вдобавок Маяковский недавно выступил со статьями об искусстве стихов, статьями столь же самоуверенными, сколь и безграмотными, – но многие, к сожалению, примут эти упражнения всерьез и будут работать, руководствуясь ими…»

1

В некотором роде с этой версией пересекается история рождения отца Георгия Шенгели – Аркадия Александровича. Его отец – Александр – был грузинским священником, которого уличили в каких-то блудных грехах, за что он был пострижен и сослан в Западный край. Там он опять вступил в греховную связь с замужней еврейкой по фамилии Иоффа, которая в свою очередь тоже была побочной дочерью какого-то поляка. В 1853 году от этой их греховной связи родился сын Аркадий, который только по достижении совершеннолетия был «узаконен» своим отцом Александром, хотя еще некоторое время он носил диковатую фамилию Шенгелиоффэ. По-видимому, это свидетельствовало о внебрачном рождении Аркадия от блудной связи Шенгели с Иоффой. Шенгель, как мы помним, означает – незаконнорожденный, а Иоффа – побочная дочь. В итоге – Шенгелиоффэ – значит, дважды побочный ребенок. Таких детей еще называют квартеронами, в которых соединяется красота кавказской расы с силой и ловкостью негров; они почти всегда брюнеты.

Георгий принял вызов поэта-бунтаря и ответил на него в своей книге, заявив, что талантливый в 1914 году поэт ныне стал неспособен дать что-то новое, оставшийся теперь выполнять лишь моссельпромовские заказы на рекламные стишки. (Интересно отметить, что эту особенность Маяковского отмечал и Сергей Есенин: «Мне мил стихов российский жар. / Есть Маяковский, есть и кроме, / Но он, их главный штабс-маляр, / Поет о пробках в Моссельпроме».) На звучавшие то и дело едкие, точно злые укусы шершня, бесконечные атаки поэта-новатора Маяковского (или, как называл его в своей мемуарной книге «Алмазный мой венец» Валентин Петрович Катаев – Командора) ожесточенно сопротивляющийся ему в литературной битве стиховед-консерватор Шенгели (в той же книге Катаева он называется – Поэт-классик) выпустил на свет предельно критическую книгу, в которой красноречиво показывалось, что Маяковский тоже пользуется традиционными стихотворными размерами, а главное – что поэт революции и яростный поэт-новатор оказывается на деле всего-навсего поэтом люмпен-мещанства, враждебным по духу подлинной революционности пролетариата, а также и культуре.

Детально исследовавший творчество Шенгели Вадим Перельмутер, статьи которого очень помогли мне в работе над этой книгой, справедливо отметил в брошюре Георгия Аркадьевича обилие неких «клишированно-идейных пассажей», но посчитал их, по-видимому, «данью советскому новоязу – платой за публикацию», а также камуфляжем критики самой сути революции. «Вдуматься – о чем писал Шенгели, драпируя свои мысли формами и лексикой якобы чисто литературной – в стиле 1920-х годов – полемики с «поэтом революции»? – рассуждает Перельмутер. – О природе этой самой революции. О люмпенской сути совершенного в России переворота. Только и всего…»

Ярость Маяковского – это понятная ярость поэта, на чью территорию нагло заступает ремесленник. Но это – поле теоретических разногласий. Что же касается творчества Шенгели-поэта – то поэт он действительно очень хороший, и многие его вещи заслуживают самого серьезного внимания ценителей поэзии. И анализируя его поэтическое наследие, те, кто его и правда глубоко понимали, говорили о его стихах и переводах с откровенным уважением.

Вот, например, что говорил о его творчестве поэт Наум Басовский:

«Ритмические ходы Шенгели всегда выверены, рифмы (если это не белый стих) точны и неординарны, звучание стиха выразительно, но не нарочито, содержание не затуманивается преднамеренно, чтобы создать иллюзию бездонной глубины, которая на деле частенько оборачивается очередным новым платьем короля… Поэт проясняет мир – в этом его настоящее призвание. При этом Шенгели избегает политических банальностей, на которые были так падки многие очень популярные и вовсе не бесталанные советские поэты. Его реакция на злободневность, если таковая имеет место, всегда пропущена не только через себя, через свое существо, но и через историческое видение истинно культурного человека, который ощущает себя своим и в древней Элладе, и в средневековой Византии.