Маяковский и Шенгели: схватка длиною в жизнь
Шрифт:
Шенгели, разобидевшись на такое постановление, две недели не посещал свои лекции. Тут-то и проявила себя группа сторонников Шенгели. Появляются на стенах института лозунги: “Да здравствует Шенгели!” На окнах надписи: “Долой Новожилова и Дупленко!” Для характеристики деятельности Шенгели приведем еще факты: чтение истории русской литературы на 4 курсе свелось к обзору “символистов”; о Сологубе было сказано: родился там-то, характер такой-то, любил спорить со своим другом до тех пор, пока безумно хотел ужинать.
О Брюсове было сказано, что он 2 года не платил членские взносы в партию, его ячейка каждый раз таскала на объяснения… Брюсов был религиозный человек.
Студенты отделения русского языка и литературы на своем собрании 10 декабря – присутствовало до 200 человек – единогласно, без воздержавшихся, решили, “что Шенгели как преподаватель ни в какой мере не удовлетворяет самым элементарным требованиям, и дальнейшая преподавательская деятельность Шенгели в вузе невозможна”.
Собрание также решительно осудило деятельность небольшой группы чуждых пролетарскому студенчеству лиц, пытающихся дезорганизовать работу наших организаций, и сочло необходимым при дальнейших попытках с их стороны противопоставить себя организованному студенческому коллективу поставить вопрос о несовместимости подобного поведения со званием студента советского вуза.
Я. Д. Полканов».
Вслед за этим доносом над головой Шенгели разразилась громкая кризисная ситуация, которая была чрезвычайно болезненно воспринята его друзьями, а также многочисленными поклонниками и поклонницами. Причина состояла в резко-оппозиционном отношении профессора Шенгели, читавшего студентам курс новой русской литературы, к почти что канонизированному Владимиру Маяковскому. Конечно, литературовед и поэт Шенгели, культивировавший строгие формы стиха и традиции классиков, не мог давать на своих лекциях творчеству Маяковского иной оценки, кроме как самой отрицательной. И это очень не понравилось большей части студентов, что в итоге показалось опасным руководству факультета и вуза.
Профессору Шенгели было сделано внушение с просьбой переменить свое отношение к лучшему «поэту революции» Маяковскому. Георгий Аркадьевич на это пойти не мог и заявил о своем уходе из вуза, особенно после враждебной демонстрации против него некоторой части студенчества. Шенгели решил окончить читаемый курс и к следующему весеннему семестру уехать из Симферополя, что он впоследствии и сделал…
…Самоубийство Владимира Владимировича Маяковского, произошедшее в 1930 году, буквально потрясло Шенгели. «Я отказался бы от самой мысли написать подобную книгу, если бы мог предвидеть такое», – признавался он, имея в виду свою книжку «Маяковский во весь рост».
На голову Георгия посыпались с этого времени беспрерывные удары – одна за другой начали выходить критические публикации против его смелой книжки; тогда он был вынужден уйти в тень и замолчать. Книга принесла Шенгели довольно крупные неприятности. Он стал постоянной мишенью для партийной критики, ее вечным объектом. Особенно после того, как Сталин наложил на письме Лили Юрьевны Брик резолюцию, начинающуюся словами: «Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи. Безразличие к его памяти и его произведениям – преступление».
Но, отвечая Маяковскому своей книгой на его выпады, разве мог Шенгели подумать, что именно Владимира Владимировича Сталин выберет на должность лучшего поэта советской эпохи?..
По словам Пастернака, этим самым Маяковского «стали вводить принудительно, как картофель при Екатерине». Что стало, как прибавил он, «его второй смертью. В ней он неповинен». А под второй смертью Маяковского Пастернак имел в виду то, что положение первого поэта Советского Союза повлекло за собой обязательное очищение его биографии в соответствии с нормами социалистического реализма; он перестал быть живым поэтом, стал памятником, именем которого называли города, улицы и площади.
Анализируя факт смерти Маяковского и предшествовавшую этому печальному событию его полемику с поэтами традиционного направления, Нарком просвещения РСФСР Анатолий Васильевич Луначарский в своей статье «Вл. Маяковский – новатор» писал:
«Маяковский был материалистом: все земное, телесное, омытое горячей кровью, полное непосредственной жаждой существования, – все это он испытывал с величайшей силой и испытывал как Маяковский-организм и как Маяковский – соответствующая этому организму психика.
Так вот, этакому Маяковскому было тесно на свете…
Маяковский очень хорошо понимал, что в прошлом человечества имеются огромные ценности, но он боялся, что если эти ценности признать, то придется признать все остальное. Поэтому лучше взбунтоваться против всего и сказать: мы сами себе предки, пусть наша молодость скажет совсем молодые слова, – такие молодые слова, которые дадут возможность омолодить общество и мир.
Молодежь часто хочет подчеркнуть, что она скажет нечто совсем не такое, как говорили раньше. Этот мотив у Маяковского очень часто вызывает тот контраст, который многие отмечают в революционном творчестве и который, несомненно, является часто парадоксом, часто совсем неожиданным трюком, часто дерзостью, часто мальчишеской выходкой. И те, кто, как Шенгели и всякие другие «старые девы», говорили: «Ах, как это отвратительно, это хулиганство», – ужасались потому, что у них не было молодости в крови…»
Вскоре после смерти Маяковского его на государственном уровне возвели в культ непогрешимости, а за Георгием Шенгели закрепили пугающий ярлык – «травил Маяковского». По сути дела, это сделали еще и за то, что он всегда был крут и нетерпим по отношению к тем, кто, подобно Маяковскому, шел по жизни «нахрапом», перешагивая через души и судьбы тех, кто относился к стране, ее творчеству и людям с уважением. Но Шенгели был человеком высокой культуры, и когда он узнал о гибели Владимира Маяковского, то откровенно пожалел о написанной им книжке, которая принародно развенчивала этого все-таки большого поэта. Ведь у Маяковского имелся огромный круг читателей, его творчество изучали в школах, стихи и поэмы декламировали с эстрады и читали по радио артисты. Да и в последующие двадцать лет после его смерти Шенгели не мог не видеть, как произведения Маяковского печатались многотысячными тиражами, люди покупали и брали его книги в библиотеках, читали и учили их наизусть, присваивали его имя площадям и улицам, так что вольно или невольно он стал одним из самых почитаемых в нашей стране поэтов.
Многие признавали, что в критической книжке Шенгели о Маяковском были и справедливые, хотя жестоко односторонние «горестные заметы» о том, что сделало неотвратимой трагедию Маяковского. Автору этой книжки, как отмечал его ученик Арсений Тарковский, не хватило простой человечности и понимания таланта большого поэта. «Пастернак тоже сумел сказать о его заблуждениях, но с добрым, сострадающим сердцем, – писал он. – Через много лет тезисы Шенгели развил Юрий Карабчиевский, который кончил свою жизнь так же, как Маяковский. Но Шенгели обладал обширными знаниями, и Тарковский многое воспринял от него, за исключением односторонности, и был безупречно тактичен, даже высказывая суровую правду молодым поэтам…»