Маятник Смерти. «Оборотни» Спецназа
Шрифт:
Честное слово, этим я не преследовал никакой цели — сплошное ребячество, говорю же! Просто захотелось — разве у вас такого никогда не бывало? Когда просто хочется сделать что-нибудь эдакое, абсолютно бессмысленное и нелогичное? «Отож», как говорят жители той страны, на территории коей я имел удовольствие (или скорее глупость) пребывать.
А результаты моего бессмысленного поступка, как это ни странно, не заставили себя ждать. Да такие, что я чуть не упал: вначале по всему залу мигнули и вновь погасли лампы за пыльными, тусклыми от времени зарешеченными плафонами, затем где-то под ногами — на нижележащем ярусе, надо полагать, — раздался глухой гул, тут же, впрочем, смолкший. Огромный бункер вновь погрузился в привычную темноту и тишину, а я, к собственному стыду, почувствовал (хорош спецназовец, нечего сказать!), как по коже пробежали мурашки и противно засосало где-то под ложечкой.
Впрочем, бояться было некогда — теперь мои мысли занимал вопрос: «Как такое могло быть?» «Вервольф» снабжался электроэнергией из трех источников — основной и запасной электростанций, расположенных на поверхности земли, и еще одной резервной электростанции на шестом подземном уровне. Первые две немцы взорвали при отступлении (правда, не до конца: помните, я упоминал о здоровенном железобетонном сооружении пятнадцатиметровой высоты? Вот это она, родимая, и есть); последнюю ближайшие полвека явно никто не запускал… Откуда ж дровишки, то бишь ликтричество? Видно, у немцев на «всякий пожарный» еще и четвертый источник имелся — какой-нибудь аккумуляторный отсек или нечто подобное. С другой стороны, а чему тут, собственно, удивляться: между выключением основной станции и включением резервного источника питания свет в бункере должен же быть? Вопрос в другом: что ж это за аккумуляторы такие волшебные, если в них и через шестьдесят лет еще остаточный заряд оставался?! Не перестаете вы меня удивлять, господа немцы, у вас тут прямо какие-то «энерджайзер» с «дураселом» в одном флаконе, понимаешь!
На этом инцидент в общем-то можно было бы считать исчерпанным, однако не тут-то было: мной уже овладела та неукротимая жажда бурной деятельности, что совсем недавно подвигла на все эти приключения. Остановить меня теперь было почти невозможно.
Спуск на следующий уровень занял рекордно малое время: уже минут через пять я утвердился ногами на бетонном, покрытом звукопоглощающим покрытием полу шестого яруса. Осматривать лаборатории пока не стал: меня всецело занимала новая идея, определить которую можно было бы двумя словами: «А что, если?». «А что, если?» обнаружилось за внушительной металлической дверью с не менее внушительной трафаретной надписью «Машинное отделение: входить только дежурной смене!». Невзирая на строгое предупреждение, я вошел и огляделся. Огромное помещение напоминало трюмы воспетого Джеймсом Камероном «Титаника» — три стационарных дизеля, каждый на массивном бетонном основании, толстенные жгуты экранированных кабелей под низким потолком, резервуары с, надо полагать, дизтопливом и — что мне особенно понравилось — целый ряд двадцатилитровых канистр вдоль одной из стен. Вспоминая все известные мне факты об устойчивости отдельных фракций перегонки нефти (знания мои оказались позорно малы) к длительному сохранению в закрытом пространстве, я прошел в глубину машинного отделения резервной электростанции. Идея моя в общем-то была достаточно глупа, однако попробовать стоило — а вдруг получится? Батарейки, опять же, сэкономлю…
Дизельная установка при ближайшем рассмотрении оказалась простой, как сибирский валенок, — заливаешь солярку в двухсотлитровый бак, запускаешь и — «да здравствует свет!». Испытывая большие сомнения, я подтащил поближе одну из канистр и, залив солярку в бак (судя по запаху — соляра как соляра, даром, что столько лет простояла), попробовал завести. И знаете что? С третьей попытки он завелся! Затарахтел, да так, что я даже испугался, не обрушатся ли от грохота перекрытия. И почти сразу же засветились лампы под потолком — сначала еле-еле, бледным желтоватым светом, с трудом пробивающимся сквозь слой пыли; затем — немного ярче: силенок у одного дизеля на весь бункер явно не хватало.
Это не страшно, это дело поправимое — я подошел к распределительному щиту и, подсвечивая фонариком, вгляделся в надписи под пакетами тумблеров-переключателей. Так-так-так… Ну что ж, все понятно — спасибо все той же немецкой педантичности. Первый уровень нам не нужен, второй, третий — тоже. И четвертый с пятым туда же, во тьму. А вот два следующих мы оставим обязательно… Рассуждая подобным образом, я защелкал переключателями, безжалостно отключая питание на всех вышележащих уровнях. Получилось: лампы под потолком загорелись ярче, теперь я, почти не напрягаясь, мог разглядеть даже самые дальние углы машинного зала. Здорово! Пожалуй, и фонарь отключить можно…
Оглянувшись на грохочущий на высоких оборотах дизель, понемногу начинающий заполнять помещение сизым солярным дымом — выхлопная труба, уходящая вверх через перекрытие и изначально герметичная, сейчас начинала ощутимо сочиться дымом — видимо, взрыв надземных коммуникаций разрушил самый верхний участок вентиляционной шахты, — я вышел в коридор и плотно закрыл за собой дверь: мне только угореть не хватало для полного комплекта острых ощущений.
Снаружи благодаря звуконепроницаемой двери грохот был почти не слышен, и, что особенно приятно, лампы горели гораздо ярче. Поколебавшись несколько мгновений, я решил все же осмотреть лабораторные блоки, которых здесь было всего три штуки: «блок 1», «блок 2» и отчего-то «блок 2-бис» вместо логически ожидаемого третьего номера. В каждый из них вела отдельная герметичная дверь с небольшим смотровым окошком и наверняка бронированным стеклом. Не запертая, что меня особенно порадовало — видимо, немцы и представить себе не могли, что в их святая святых посмеет проникнуть кто-то со стороны. Я, например. Зайдя в один из блоков, я осмотрелся (света тут было больше, нежели в коридоре, видимо, из-за обилия ламп под круглыми матовыми плафонами).
Лаборатория как лаборатория — конечно, в том представлении, каким ее видел научный люд середины сороковых, — множество допотопных, но наверняка самых совершенных для своего времени приборов непонятного назначения, выкрашенная в стандартный белый цвет металлическая мебель, многочисленные столы, стойки и шкафчики с папками и прочей научной макулатурой. В другие лабораторные залы вели стеклянные двери с соответствующими надписями, в смысл которых я даже не стал вникать: неинтересно, все равно там абсолютно то же самое, что и здесь. Вот если бы до этого научного архива добрались дедовы современники или их нынешние коллеги, тогда б работа закипела с профессиональной расторопностью и обстоятельностью. А я что? Я ж так, просто любитель… Несмотря на подобные мысли, в остальные два отсека я тоже зашел — для очистки совести и праздного любопытства ради. Второй блок оказался почти точной копией первого, только приборов там стояло поменьше, а размерами они были побольше — не удивлюсь, если бы они оказались какими-то вычислительными машинами: внешне вроде даже похоже, я когда-то на картинке подобные видел. Третий и вовсе был полупустой и использовался, судя по всему, в качестве жилого блока для научного персонала: на вышележащие ярусы их, как я понял, не сильно-то и пускали. Точнее, не выпускали… У них тут даже свой пищеблок был и небольшой медицинский отсек. Простые двухъярусные койки, минимум мебели, крохотный конференц-зал с небольшой трибуной и кинопроектором, общий туалет и душ на каждые две-три жилые комнаты… Н-да, похоже, дядюшка Адольф не слишком-то баловал комфортом своих яйцеголовых подчиненных! Прямо казарма какая-то, особенно в сравнении с далекими от аскетизма покоями самого фюрера…
В таких расстроенных за судьбу германской ученой элиты чувствах я и дошел до лестницы. Спустился, попутно удивившись тому, что вниз вел только один лестничный пролет, а не два, и остановился перед последней в моем путешествии дверью.
Правда, на сей раз она вообще не была ни на что заперта — ни на основной запор, ни на кодовый замок, на месте которого зияло аккуратное прямоугольное отверстие — видимо, не успели установить. А, возможно, и не собирались — уж сюда-то, на самый глубокий и секретный уровень, точно никто чужой забраться не мог.
Ощущая неожиданно сильное волнение (а вы бы не волновались, стоя на тридцатиметровой глубине, в гигантском заброшенном бункере, перед дверью, за которой вас могло ждать что угодно — огромное разочарование, жуткая тайна, смертельная опасность?! Сомневаюсь…), я отвалил в сторону противно скрежетнувшую дверь и шагнул через порог…
Несмотря на реанимированный мной дизель, исправно гудящий где-то над головой, на самом загадочном ярусе «Вервольфа» было почти совсем темно. Сюда даже не успели провести стационарное освещение: свет исходил от висящих под низким потолком ламп под простыми металлическими тарелками-абажурами, «ответвляющимися» прямо от питающих электрокабелей. Пришлось снова зажечь фонарь и осмотреться уже более основательно.
«Недокопанный» уровень не был похож ни на один из виденных ранее — здесь не было ни общего коридора, ни отдельных блоков и комнат. Оставшаяся за спиной дверь вела в единственное помещение седьмого яруса — огромный зал с голыми бетонными стенами со следами опалубки и низким, местами не слишком ровным потолком, сквозь который кое-где даже проглядывали прутья арматуры. Пол и вовсе не был забетонирован — прямо на утрамбованную землю уложили металлические аэродромные плиты, по ребристой поверхности которых змеились десятки электрических кабелей. Возле одной из стен стояло несколько раскладных походных столиков, заваленных пожелтевшими и слежавшимися от времени папками и бумагами; вместо стульев использовались перевернутые металлические контейнеры из-под аппаратуры… Да уж, непривычное в сравнении с предыдущими этажами впечатление. Полный бедлам, одним словом.