Майор Ветров
Шрифт:
Тозиловский приказал солдату, дежурившему у дверей, оставаться в коридоре и никого в комнату не пускать, а сам вошел внутрь:
– Здравия желаю, товарищ майор! Как здоровье? – и, не обращая внимания на то, что Ветров не отвечал и молча смотрел в потолок, пристроил видеомагнитофон на стуле, подключил к розетке и вставил кассету:
– Вот, посмотрите, что натворили.
Услышав шум стрельбы и голос диктора, Ветров перевел глаза на экран… Через несколько секунд он, не обращая внимания на сильнейшие боли в голове и теле, сел и впился глазами в экран.
Вскоре запись закончилась, и Тозиловский деловито отключил видеомагнитофон. Пряча в портфель кассету, сказал:
– Сами видите, что получилось. У нас есть еще кое-какая информация.
– О чем?! Старший лейтенант, посмотри внимательно, я же стою с закрытыми глазами. Явно под наркотой, которой меня насильно накачали…
– Я имею в виду другие делишки…
– Какие делишки?
– Ну, например, когда в ходе операций случайно не того шлепнули… отобрали деньги или, скажем, какую-нибудь драгоценную вещичку… безделушку. Ведь бывали же вы в селах. Может, кто другой из ваших солдат это делал?
– У меня в подчинении одни офицеры. Мы – спецназ ГРУ…
– И что, ни одного случая не было?
– Мы не духи и не бандиты. Мы Родине служим!
Вдруг Ветров почувствовал, что к нему интенсивно возвращается память. Она словно оживала, когда наступала ночь. Ему теперь было все равно, что говорил следователь. Чаще всего Роман просто молчал. Он почувствовал какую-то связь между прошлым и нынешними временами. Он сейчас уже хорошо помнил Афган, когда он, выгнанный из института за драку с Конюховым, рядовым воздушно-десантных войск оказался в далекой и загадочной стране. Роман трудно сходился с другими людьми. Да и чувствовал себя одиноким, поэтому был молчаливым и угрюмым, что очень не нравилось командиру взвода и замполиту. Они пытались разобраться, что с ним, что его тревожит?
Ветров вспомнил, как его вызвал замполит взвода лейтенант Петрушин. Он был ненамного старше Романа, но разницу в звании всегда пытался подчеркнуть. Он спросил:
– Ветров, ты хотел бы стать офицером, командовать другими, или, может, как я – политработником, инженером солдатских душ?
– Никак нет, товарищ лейтенант.
– Почему?
– Не знаю, – буркнул Роман.
– А ты заметил, что оторвался от взвода, что сторонишься своих боевых товарищей? Знаешь ли, как это плохо, особенно в бою, тебе же не доверяют товарищи по оружию, наверняка в разведку с тобой никто не пошел бы.
Ветров молча пожал плечами, а замполит назидательно сказал:
– Иди, Ветров, в казарму и хорошенько подумай о своем поведении.
Ветров козырнул и вышел. А в казарме его ждал сюрприз. Когда он вошел, то увидел, что на его кровати слева сидели пять или шесть солдат. Сосед Ветрова по койке громко, четко выговаривая слова, читал письмо Маринки, адресованное Ветрову. За прошедшее время он получил от нее не менее десятка писем, но, не читая, складывал в тумбочку. И вот его сосед рядовой Охотин громко, для собравшихся, читает сокровенные слова Марины:
«Знаешь, Рома, мне уже начинает надоедать в каждом безответном своем письме писать тебе, что я ни в чем перед тобой не виновата. Все, что было на даче у Конюховых, было желанием немного позлить тебя – не более. Ты же совершенно не обращал на меня никакого внимания. Вот я и злилась! Но это была не злость, а любовь к тебе. Глупый, ты даже не представляешь, как мне тяжело было куражиться, как я ждала, что ты в конце концов подойдешь ко мне и я брошусь к тебе и при всех обниму и поцелую… Увы, ты поступил иначе – просто уехал. Меня повез домой Толя Конюхов. Не скрою, по дороге и даже когда приехали он пытался приставать ко мне, даже у дома долго из машины не выпускал, но я вырвалась… а затем долго стояла у подъезда, надеялась, что ты уже остыл и придешь…
Ты должен меня понять, я уже вся извелась, не знаю, какое по счету письмо пишу, а тебе все равно. Значит, наши отношения были развлечением молодости? Прости, но я больше не могу. Решила так: не ответишь, значит, это сигнал, что я тебе не нужна, я свободна. Не скрою, Конюхов и сейчас оказывает мне знаки внимания, пытался в любви объясниться. Не обессудь, но если я
Солдаты загалдели:
– Наверное, клевая деваха!
– Может, с ногами кривыми, если Ветров даже письма не читает…
– А может, ему еще рано о любви думать…
– Нет, он старше нас…
И вдруг все замерли… Они увидели в казарме Ветрова. В смущении солдаты стали расходиться. Охотин лихорадочно сунул письмо в тумбочку и в растерянности начал поправлять постель Ветрова и свою. Роман медленно приближался. Казалось, драка неотвратима, но ситуацию спас дневальный. Он ворвался в казарму и истошно закричал:
– Взво-о-од, боевая тревога! Оружие, боеприпасы, НЗ, фляги с водой! Броня у казармы!
Тревогу все восприняли с облегчением. Ситуация могла привести к мордобитию. Охотин в числе первых выскочил из казармы, а Ветров, наоборот, не спешил. Он сел на кровать и пустым взглядом уставился в тумбочку: «Что же это? И здесь пытаются влезть в твою душу! Гадко, противно, словно в дерьме сидишь!»
В казарму заглянул дневальный:
– Ветров, ты что, офонарел?! Взвод уже весь на броне, сейчас колонна тронется, а ты копаешься, марш на улицу, сказано же – боевая тревога. Подсумок не забудь!
Роман, действуя автоматически, схватил оружие, боеприпасы, вещмешок и подсумок. Через минуту он уже сидел на бронетранспортере. Взводный, старший лейтенант Ребров, спросил:
– Флягу с водой, НЗ не забыл?
– Он у Маринки отобедает… – ответил кто-то из солдат.
Ветров медленно повернул голову, и говорун, увидев взгляд, мгновенно прикусил язык.
К месту назначения колонна шла более двух часов. Изредка над ней проносились попарно боевые вертолеты Ми-24, они кружили впереди, били эресами, работали пулеметами. Вскоре колонна прибыла на место. Прежде чем соскочить с борта бронетранспортера, Роман прикинул длину колонны – не менее трех километров. Он понял, что вышел целый батальон. Последовал приказ двигаться цепью по зеленке в сторону гор. Солдаты в касках, бронежилетах, держась друг от друга в трех-пяти метрах, начали продвигаться вперед. Взвод Ветрова был левофланговым, и Ветров слышал, как командир взвода по рации просил прикрыть броней или обработать артиллерией пространство слева от взвода. И, действительно, вскоре слева послышались разрывы снарядов. Так получилось, что Ветров оказался самым крайним в цепи. Слева от него никого из своих не было, а справа, метрах в пяти, – любитель чужих писем Охотин. Он часто с тревогой посматривал на Ветрова. Кто знает, что в голове у этого, гораздо старшего по возрасту, угрюмого и молчаливого солдата. Охотин даже дистанцию с ним стал постепенно увеличивать. Впереди, чуть правее, вспыхнула перестрелка, напряжение нарастало. Ветров внимательно осматривал каждый куст, не забывал контролировать и землю, где могла оказаться мина. Вдруг он замер на месте. С правого фланга, мимо него, буквально в двадцати метрах двигалась группа душманов. Ветров вскинул автомат, но увидел, что душманы ведут на веревке связанного человека, одетого в форму Советской армии. Пока он раздумывал, группа скрылась в зарослях. Ветров посмотрел туда, где должен быть Охотин, – никого. Не мешкая, Роман бросился за душманами. Вскоре он настиг их. В банде было пятеро, один из них тащил за собой пленного. Оценив ситуацию, Ветров бросился вперед, правее пути следования банды. Он понимал, что духи будут уходить в сторону гор, и решил зайти им во фланг, именно со стороны гор. Таким маневром он перекрывал путь отхода банды и, атакуя с фланга, мог вести прицельный огонь. Прошло не менее получаса, прежде чем Ветров выбрал удачную позицию. Душманы шли в затылок друг другу. Впереди, с автоматами наизготовку, двигались один за другим четверо, за ними, метрах в десяти, пятый душман тянул за собой пленного. Было хорошо видно, что пленный еле передвигался, его голова и лицо были в крови.