Майя и другие

Шубина Елена

Конечно, не обошлось без ошибок и заблуждений, особенно по части искусства. Но в отношении “О.”-мифологии Бивер строго критичен и придирчив. Раз за разом он протыкает мыльные пузыри лукавых вымыслов и пошлых домыслов. Сильнее всего он, впрочем, там, где вспахивает почву фактов. Конечно, Бивер не отказывается от версии Судоплатова и всячески ее муссирует, но оставляет под вопросом. Меж тем как независимый “диагноз”, поставленный им на консилиуме по “казусу Ольги”, представляется мне почти медицински точным.

Он говорит, что Ольга посещала нацистские приемы отчасти для защиты карьеры, но не без любопытства; что она не принадлежала ни к нацистам, ни к коммунистам – ее политические

симпатии оставались в веймарской эре. Как и ее мать, она презирала Гитлера и его окружение, но знала, что с ними надо иметь дело, и, испытывая отвращение к антисемитизму, помогала евреям. Просто после своего неудачного романтического опыта с Мишей Чеховым она поставила перед собой цель выжить. И если она чем и поступалась – в особенности правдой, то была находчивой и храброй в главном деле своей жизни – защите семьи и друзей. Ключевые слова в этом диагнозе: survivor – “выживатель” и family – “семья”.

Ольга всегда была великодушна и щедра к близким. Она всячески протежировала бывшего мужа в театральных делах или в киношных, когда он с новой женой оказался в эмиграции, даже сняла с ним фильм. Племянницу Марину она растила наравне со своей дочерью, оплачивала обучение и лечение; заботилась о сестре Аде и в трудное время назначила ей содержание. Для этого она и снималась в кино почти non stop.

К этим ключевым словам мы с Ренатой Хелькер добавили еще “профессионализм”.

Для ее тетки Ольги Леонардовны Художественный театр был ее домом, продолжением семьи. Для Михаила Чехова искусство, наряду с антропософией, было смыслом и разгадкой жизни. Для самой Ольги Чеховой – средством к существованию. Она блестяще владела профессией, но главное было за ее пределами.

* * * * *

…Когда-то в летней театральной школе в антропософском монастыре близ Стратфорда-на-Эйвоне, где мне досталось объяснять майкл-чеховским адептам, откуда взялся их Учитель, подошла седая старушка со словами: “Теперь я знаю, кому может понадобиться связка писем Ады Книппер. Вот вам моя карточка, позвоните, когда будете в Америке”. Это не заставило себя ждать (перестройка!), но… в Вашингтоне меня ограбили, и вместе с “возобновляемым” имуществом – паспортом, деньгами и проч. – пропала и эта драгоценная карточка. Сколько я ни звонила по разным телефонам, ни рыскала по всем американским сусекам, она пропала как мираж. Если бы я была мистиком, то сказала бы, что “таинственная Ольга” не хочет раскрывать свои “три карты”. Обнаружится ли ее архив теперь, после того как ее внук и наследник исчезнувшей фирмы Михаил трагически покончил с собой вместе с женой в номере гостиницы в Париже – мир их праху! Найдется ли там пресловутая “позолоченная книжечка” или какое-нибудь завалявшееся конфиденциальное письмо?

Или вынырнет что-нибудь суперсуперсекретное в родных пенатах? Мифологическая – не говоря бульварная – пена, которая нынче в России заволокла и почти поглотила реальный образ Ольги Чеховой, не отменяет того, что эта женщина с сильным характером и способностью к мимикрии, никогда не терявшая привязанности к своей родине и знавшая цену самой верхушке “тысячелетнего рейха”, могла принять то или иное участие в антифашистском подполье. Ведь не чуждалась этого ее шведская коллега, соперница и тоже звезда Цара Леандер. Но пока само обилие и разнобой версий и слухов ставят их под сомнение.

Так или иначе, но жизнь на разломах истории уготовила Ольге огонь, воду и медные трубы, которые она прошла и устояла, и теперь по праву может претендовать на номинацию в категории “Железная женщина”.

Алла Демидова

Таинственный и новый

Однажды после концерта мне кто-то подарил маленькую книжечку без обложки. Это оказался сборник Анны Ахматовой “Anno Domini MCMXXI” издательства Petropolis 1921 года. А на титульном листе рукой Ахматовой надпись:

Ты всегда таинственный и новый, Я тебе послушней с каждым днем, Но любовь твоя, о друг суровый, Испытание железом и огнем! А. Ахматова. 20 февраля 1922 года, г. Москва

Надпись без адреса. Кому? С кем Ахматова была в Москве в феврале 1922 года? Попробуем разобраться в этой загадке.

Как известно, стихотворение “Ты всегда таинственный и новый” было написано в декабре 1917 года.

В декабре 1917 года на своем первом сборнике “Вечер” Ахматова сделала такую надпись для Владимира Шилейко: “Моему тихому голубю, чтоб он обо мне не скучал. Аня”.

Может быть, и стихотворение “Ты всегда таинственный и новый” было посвящено тоже Шилейко? Но на “моем” сборничке стоит дата 20 февраля 1922 года.

Что за это время – с декабря 1917 года по февраль 1922-го – происходило в жизни Ахматовой?

Время очень трудное. Послереволюционное.

В середине сентября 1917 года вышел в свет сборник Ахматовой “Белая стая”, где почти все стихи были посвящены Борису Анрепу. Значит, начнем с него.

В 1915 году близкий друг Ахматовой Николай Владимирович Недоброво познакомил ее со своим другом Борисом Васильевичем Анрепом, который вернулся из Англии, как офицер, после объявления войны. С этого времени начинаются стихи, посвященные Анрепу. Ему дарятся все три сборника стихов Ахматовой, которые он потом бережно переплел в красивые кожаные переплеты. На сборнике “Вечер” Ахматова написала:

Борису Анрепу Одной надежды меньше стало, Одною песней больше будет. Анна Ахматова. 1916 год. Царское Село. 13 февраля

Строчки – из стихотворения Ахматовой, 1915 год:

Я улыбаться перестала, Морозный ветер губы студит, Одной надеждой меньше стало, Одною песней больше будет. И эту песню я невольно Отдам на смех и поруганье, Затем, что нестерпимо больно Душе любовное молчанье.

“Любовное молчанье” со стороны Анрепа – это Ахматова понимала, потому что она ему же посвятила:

Это просто, это ясно, Это всякому понятно, Ты меня совсем не любишь, Не полюбишь никогда.

Тем не менее на сборнике “Четки” (в четвертом издании 1916 года) надпись Анрепу гласила: “И эти / Четки / Анрепу / Ахматова” (первые два слова надписаны над заглавием, и внизу в левом углу рукой Ахматовой поставлена дата: “1917 г. 18 февраля. Петербург”).