Мазепа
Шрифт:
Гетман сказал, что он уже много раз описывал царю о таких обидах, и предлагал ехать снова старшинам с просьбами о том же.
Через несколько дней гетман объявил полковникам, что советовался с киевским воеводою о предполагаемой посылке, но воевода князь Дмитрий Михайлович Голицын сказал, что это дело царю будет неугодно, и гетман повредит себе и козакам.
В конце октября, согласно царскому дозволению, гетман распустил свое войско, которое, по его донесению, стало и босо, и голо, и голодно, будучи истомлено вконец пятимесячною тяжелою работою. Сам гетман уехал в Батурин. На весну предполагалось созвать снова Козаков на фортификационную работу.
24 декабря царь опять проехал через Киев и отправился оттуда в польский город Жолкву. Мазепе дан был указ явиться туда же на совещания. К новому 1707 году царь прибыл в Жолкву вместе с близкими особами, в числе которых был новый канцлер, Гаврила Иванович Головкин, заступивший место управлявшего Посольским приказом Федора
Во Львов тем временем съехались некоторые польские паны, которые после отречения от короны Августа не хотели признавать короля Станислава. Они оскорблялись тем, что, признавши его королем, признали бы главенство над Польшею шведского короля, который по своему произволу возвел Станислава в короли. На этом львовском съезде паны постановили не признавать в Польше иного короля, кроме избранного нациею свободно, без чуждого принуждения. С этого съезда отправились в Жолкву к находившемуся там царю знатные и влиятельные паны: краковский каштелян Януш Вишневецкий, мазовецкий воевода Хоментовский, Волович, Шембек и другие. Тогда обе стороны — и русская и польская — нуждались одна в другой. Русский царь оставался теперь в борьбе с Карлом без союзника; поляки поняли это и домогались отдачи и укрепления за польскою короной Правобережной Украины. Царь не только соглашался на это, но еще обязался дать полякам 20 000 рублей в качестве субсидии, — так хотелось ему отклонить панов от Станислава.
Между тем Петр искал дипломатическим путем устроить для себя выгодный исход из затруднительного положения. Он рассылал по европейским дворам посольства искать союза или посредничества к примирению со шведским королем, предлагал искать упраздненной польской короны и королевичу Собескому, и седмиградскому князю Ракочи, и сильному в Англии герцогу Марльборо, которому, как говорят, кроме того, обещал по выбору в России княжество киевское, владимирское или сибирское.
Петру намерения его не удавались. Более удачно везло его сопернику Карлу, продолжавшему сидеть в Саксонии. Август уверял его, что не думает о нарушении договора и что все писания от его имени, ходящие, в Речи Посполитой, подложны. В Альтранштадт, где жил Карл, стекались знатные особы с поздравлениями из разных стран Европы; в числе их 16 апреля 1707 года посетил Карла герцог Марльборо, которого напрасно старался расположить к себе русский царь. Государства — Франция, Англия, Немецкая империя, Голландские штаты, Ганновер, Пруссия — все, безусловно, признали польским королем Станислава Лещинского. По настоянию царя, министры европейских дворов в смысле посредничества предлагали Карлу примирение с Петром. Но Петр, прибегая к посредничеству, заранее заявлял, что хочет во что бы то ни стало удержать за собою Петербург и Орешек, а Карл не соглашался уступить ни одной пяди земли из своих владений. «Если бы царь, — говорил Карл иностранным министрам, искренно желал примириться с нами, то признал бы королем Станислава и не раздувал бы междоусобия в Польше. Зачем он сделал губернатором Ингрии Меншикова?» «За это царь должен уплатить Швеции», — предлагал французский министр. «Я не продаю своих земель, — отвечал Карл. — А вот как я подойду поближе к рубежу государства Петрова, тогда услышим, что он заговорит!»
В то же время Петр, желая удержать в союзе с собою поляков, не признавших власти Станислава, уверял, что не иначе согласится толковать о мире, как вместе с Речью Посполитою, и что вести о том, будто он хочет вступать отдельно в переговоры, выдуманы министрами шведского короля. Примас, которого Петр уверял в этом своим письмом, относился, по-видимому, с доверием к царским словам и благодарил царя за его внимание к выгодам Польши. Но в Литве партия Станислава еще более усилилась, когда вступил туда с войском шведский генерал Левенгаупт, назначенный от Карла губернатором Ливонии. Братья Вишневецкие открыто стали на сторону Станислава: гетман Михаил, как мы уже видели, прежде к тому склонялся, но брат его Януш еще в начале 1707 года в Жолкве был в числе панов, заключивших с Петром союзный договор, а через несколько времени помирился с своим давним врагом Сапегою и объявил себя за Станислава. Гетман литовский Михаил Вишневецкий издал к обывателям Великого княжества Литовского универсал, в котором убеждал повиноваться Станиславу и изгонять русских, как врагов, из пределов Речи Посполитой. Пример Вишневецких был до того влиятелен, что Великое княжество Литовское почти все очутилось признающим короля Станислава.
Август, обещавший выдать шведскому королю Паткуля, все еще медлил, опасаясь этим поступком вооружить против себя царя Петра, который мог бы тогда по-неприятельски поступить с саксонскими войсками, остававшимися на зимних квартирах в Польше: Паткуль считался в русской службе. Но в марте русски» сами настояли, чтобы саксонские войска вышли из Польши, уступивши место русским войскам. Тогда Август, не опасаясь более мщения за Паткуля, приказал генералу Мейерфельду привезти несчастного Паткуля из Кенигштейна, где он сидел в тюрьме, и отдал шведам. Его казнили мучительною смертью. Вслед за тем Август, досадуя на Альтранштадтский мир, для него унизительный, приказал отправить на место Паткуля в Кенигштейн Фингстена и барона Имгофа, обвинив обоих в превышении данного им полномочия.
Между тем с весны по царскому указу со всех гетманских полков спешили козаки с запасом кирок и лопат оканчивать киевскую «фортецию», которую царю хотелось довершить скорее в видах препятствия к неприятельскому вторжению. Петр ожидал, что Карл, разделавшись с Августом, теперь обратится всеми силами на державу русского государя. Поэтому царь писал к Апраксину, чтобы дать указ, дабы все обыватели, ожидая неприятеля, держали хлеб не в житницах, а непременно в ямах, вырытых в лесных местах, для удобнейшего сбережения. «Вся тягость войны теперь останется на одних нас», — писал царь Мазепе. приглашая его в Жолкву на совет.
По этому царскому приглашению Мазепа прибыл с некоторыми старшинами в Жолкву 11 апреля, в день великой пятницы. После 20 апреля был воинский совет. Что там произошло, мы не знаем, но по окончании этого совета Мазепа не пошел на обед к царю, а воротился в свое помещение расстроенный, целый день ничего не ел и был чрезвычайно раздражителен. Он не сообщал старшинам, что за неприятность с ним произошла, а только произнес для всех загадочные и зловещие слова: «Если б я Богу так верно и радетельно служил, то получил бы наибольшее мздовоздаяние, а здесь хоть бы я в ангела переменился — и тогда не мог бы службою и верностью своею никакого получить благодарения!» Он отпустил старшин, и те ушли в совершенном неведении, что сталось с их гетманом.
На другой или на третий день после того войсковой товарищ Димитрашко доставил письмо светлейшего князя Меншикова к компанейскому полковнику Танскому. Ментиков приказывал Танскому, взявши на шесть месяцев деньги для уплаты жалованья своим полчанам и на покупку провианта, выступать с своим полком в поход. Это взорвало гетмана. Он почел для себя личным оскорблением обращение светлейшего князя к козацкому полковнику мимо козацкого гетмана. В ярости Мазепа закричал: «Может ли быть более поругания, посмеяния и унижения моей особе! Князь Александр Данилович всякий день со мною видится, всегда со мною конверсует [127] и не сказал мне о том ни единого слова, а без моего ведома и согласия рассылает ордонансы людям моего регимента! Кто ж это без моего указа выдаст Тагскому месячные деньги и провиант? И как Танский может идти без моей воли с моим полком, которому я плачу? Да если б он пошел, я б его велел, как пса, расстрелять!»
127
Беседует (от польск. konwersacja-беседа, разговор).
Мазепе в это время, как видно, запахло чем-то очень плохим — возможностью потерять гетманство; и для старшин это запахло таким новым порядком, что вместо начальников, выбранных войском запорожским, станут управлять козаками царские бояре, а страх такой перемены, как известно, уже не малое время беспокоил малоруссов. Во всяком случае, страсть царя Петра к преобразованиям готова уже была коснуться Гетманщины, а желание как можно теснее слить этот край с остальными частями Русской державы унаследовалось им от прежней московской политики. Недаром Мазепа воротился с воинского совета расстроенным. Там, как оказывается, сообщено было Мазепе намерение царя произвести некоторое изменение в отправлении козацкой службы: чтоб из всех городовых Козаков выбиралось известное число и составлялись компании, которые бы получали жалованье, а прочие козаки оставались дома. Это мы узнаем из последующего письма Мазепы к Головкину, в котором говорится, что указ об устроении компаний, сообщенный царем в Жолкве, не может прийти в исполнение за смятением непостоянного народа. Орлик называет этот указ «указом об устроении Козаков подобием слободским полков в пятаки» и говорит, что все полковые старшины считали тогда выбор «пятаков» (пятого человека из Козаков) ступенью к преобразованию Козаков в драгуны и солдаты. Старшины сильно волновались, сходились беспрестанно то у обозного Ломиковского, то у миргородского полковника Апостола, советовались между собою, кричали и даже обращались к чтению Гадяцкого договора. Гетман извещал Головкина, что указ о компаниях очень неприятен полковникам. Сам гетман не показывал ни малейшего знака неудовольствия к замыслу царя. Этот указ не состоялся.
В то самое время, когда поступок Меншикова с Танским в Жолкве раздражил Мазепу, ему доложили, что в приемной комнате стоит и дожидается львовский иезуит Заленский, ректор иезуитской школы в Виннице. Вдруг Мазепа как будто просветлел и радостно воскликнул: «А он откуда взялся?» Он велел обозному Ломиковскому и писарю Орлику провести иезуита к нему во внутреннюю комнату и потом отпустил всех старшин по их помещениям.
Мазепа беседовал с этим иезуитом наедине, никто не слыхал их беседы, но и никто не подозревал ничего дурного. Впоследствии Орлик узнал от самого Мазепы, что гетман посылал этого иезуита в Саксонию к Станиславу Лещинскому, бывшему там с своим покровителем — шведским королем.