Мазепа
Шрифт:
Мазепа это письмо препроводил к Головкину и испрашивал приказания государя, как ему поступить. Царь приказал гетману дать ответ Тарлу по своему усмотрению. Тогда Мазепа от 23 июля отвечал Тарлу в таком смысле, что невозможно отклонить его, гетмана, от верности своему государю, и притом украинский народ никогда не захочет соединяться с поляками, испытавши от них много несчастий. [188] Мазепа припоминал пану Тарлу, как еще в недавние времена киевский воевода Потоцкий расправлялся с восставшим народом: жолнеры отнимали от матерней груди невинных малюток и втыкали на копья, бросали их в ямы и душили огнем, загоняли в избы женщин и сожигали. [189] Мазепа вспомнил, как принуждали народ к унии, как отдавали жидам-арендаторам право распоряжаться христианскими таинствами. [190] Мазепа говорил, что «золотая вольность», которою так хвастались поляки, превращается у них в «железное самовольство». Мазепа обличал суетность обещаний вольностей малороссийскому народу, когда Станислав, которого поляки называют своим королем, сам не более, как невольник шведского короля. Мазепа объявлял польскому пану, что Украине под царским скипетром вовсе не худо [191] , и потому никакие обещания благ, никакие ласкательства не в силах ни теперь, ни впредь отвести малороссийский народ от русского царя и его наследников. [192] В заключение на просьбу Тарла об отпуске Вольского, присланного к Мазепе от Станислава еще в 1705 г., Мазепа отвечал, что этого человека он не отпустит, потому что он достоин виселицы.
188
«…Не могутмене никогда ни стрелы, ни огонь розлучить от любви пресветлейшего всемилостивейшего государя моего, которого святобливым предкам пресветлейшим царем московским и его царскому величеству одиножды во все со всем Войском Запорожским и народом малороссийским веру присягл и оную свято содержати должен есмь по праву совести… напрасный ваш труд, непотребные заводы, ненадежные надежды и ожидания суть; понеже в тих своих вертоглавных действах напрасно чрез толь многие годы трудитеся, ибо первее на земле звезды будут, небо же сохою орано, нежели Украина мела бы когда возвратитися к Короне Польской и народ козацкий, от веков к польскому имеющий ненависть, с Речею Посполитою соединен имел быть; покамест свет стоит светом, не будет козак поляку братом, ожегшися на воде побратимся лядского». (Архив иностранных дел, июль. Подлинники.)
189
«…Без всякой пощады обоего пола и веку пролитая кровь чрез Потоцкого воеводу киевского, который по Украине невинных детей от грудей отнимая жолнерам велел на копья втыкать и в яму побросав огнем душить, женщин в избы загнав жечь». (Там же.)
190
«…Вольный народ к проклятой унии принуждаете, которая не соединяет, а разлучает, вольное отправление веры запрещаете, святыми тайнами, крещением, супружеством жидам водно располагать допущаете и оные тому народу на аренду запродаете, и они, имея в своем управлении тайны, потамест крестить детей и венчать священникам не дозволяли, покамест арендаря не удовольствовано, и часто прилучалося, что тот ехидник з прирождаемой ку христианам ненависти для вящих своих прихотей венчание и детей крещение продолжал, отчего многие дети умерли без крещения…» (Там же.)
191
«…Вольные есмы от всех податей, обогачены довольными маетностями, вера святая нас с храбрым народом московским соединяет и церкви Божий повсядневно прибавляются: какой еще вольному народу больше надобно вольности…» (Там же.)
192
«…Хотя бы оному землю плывущую млеком и медом давали, не прельстят его никакие ласкательства и не отведут не токмо ныне, но и впредь от неосиленного защищения пресветлейшего царского величества всемилостивейшего государя и непобедимых наследников его, в котором себе лучшую часть избра… Того ради не належит того желать, чего получить невозможно…» (Там же.)
Поступок с письмом Тарла и ответ последнему, присланный в копии Головкину, конечно, должны были показаться московскому правительству новым доказательством непоколебимой верности гетмана и лживости всяких на него доносов. Заметим только, что для нас нет доказательства, что именно такой ответ был в самом деле послан Мазепою, но, во всяком случае, правительство другого не знало. Между тем тогда уже возник и разбирался донос, самый крупный в ряду всех доносов, которые в продолжение гетманства Мазепы сыпались на него так обильно. То было дело Кочубея, окончившееся в то самое время, когда Мазепа вел приведенную нами переписку с Тарлом.
Мазепа и Кочубей, как уже видели мы прежде, были издавна близкими приятелями. Некогда они служили вместе у Дорошенка, потом у Самойловича и вместе выкапывали яму, в которую удалось им свалить Самойловича. После того как Мазепа стал гетманом, несколько лет господствовало между ними согласие; по крайней мере, можно это заключить из того, что гетман сочетал своего племянника Обидовского с дочерью Кочубея Анною и самому Кочубею исходатайствовал у царя жалованные грамоты на маетности. Кочубей был долго в чине генерального писаря, потом сделан был генеральным судьею, что составляло повышение в козацком уряде. Есть отрывочные известия, что между ними бывали временные неудовольствия; сам гетман, после того как уже рассорился с Кочубеем, вспоминал в письме к нему, что в течение 16 лет прощал ему какие-то проступки. [193] Но событие, положившее между ними роковую вражду, наступило в 1704 году.
193
Чтения в Императорском московском обществе истории и древностей (далее: Чтения…) 1859 г. Т. I. С. 131.
Мазепа от молодости до глубокой старости был большой женолюбец. Его супруга скончалась в 1702 году. У Кочубея была красивая дочь по имени «Мотря» (Матрена), крестница гетманская. Существуют свидетельства, что Мазепа делал ее родителям предложение, но получил отказ, так как брак между ним и Мотрею был невозможен по уставам церкви. Тот же Мазепа «подговаривал» Мотрю через своего служителя Демьяна,но нам неизвестно — прежде ли таких «подговоров» было сватовство его или же после, и сватать ее он начал только после того, как не успел соблазнить без брака. Как отец Мотри смотрел на сватовство гетмана, показывает то негодование, с каким он относился об этом в своем донесении государю. [194]
194
«…Егда же предаст гробу жену свою, тогда новую изобретает на мя вражду, прельщая мя, устрашая, моля и смертию прещаше, дабы вторую дщерь мою девицу ему же восприемлемую от св. крещения духовную дщерь взяти могл в супружество. Какую диавольским действом возбудити мне печаль, дабы аз явлен бых всея вселенные законопреступный отец и маловерный христианин, како бы желание свое исполнити зело о том мне насилствуя и много шатаяся яве не возмогх». (Чтения… 1859 г. Т. 1. С. 125.)
Как бы то ни было, но, по известию Кочубея, 2 декабря 1704 года Мазепа, находясь в Бахмаче, послал своего служителя Демьяна в Батурин к Кочубею со свежею рыбой на гостинец и дал Демьяну тайное поручение предложить Мотре сначала три, потом десять тысяч червонцев с тем, чтоб она пришла к гетману. Мотря не соглашалась. Тогда Демьян от имени своего пана просил у нее прядь ее волос. Через два дня, в день св. Николая, тот же Демьян явился снова и стал подговаривать Мотрю на свидание с гетманом. В огороде ее отцовского двора была дыра в частоколе: туда звали Мотрю для разговора с гетманом… Несколько раз были к ней подобные подсылки. Старый греховодник просил ее прислать ему то рубашку с тела, то монисто с шеи, посылал ей на гостинец какую-то книжечку и бриллиантовый перстень. [195]
195
«Моя сердечная коханая Мотроненько! Поклон мой отдаю вашей милости мое серденько, а при поклоне посылаю в. м. гостинца книжечку и обручик диаментовый, прошу тое завдячне приняти, а мене в любви своей неотменно ховати нем дасть Бог з липшим привитаю. За тим целую уста коралевии, ручки беленькие и все члонки тельца твоего беленкого, моя любенко коханая». (Чтения… 1859 г. Т. 1. Дело Кочубея. Письма Мазепы. С. 127—130.)
Между тем положение Мотри в родительском доме стало несносным: ее мать, как из многого видно, была женщина крутого и сурового нрава. Уклоняясь от родительских преследований, Мотря убежала к Мазепе. Родители стали бить тревогу. [196] Мазепа не стерпел укоров Кочубея и отослал Мотрю к родителям с полковником великороссийского полка Анненковым, находившимся при гетманской особе. Впоследствии, в письме к Мотри, просил не гневаться на него за то, что так поступил с ней, иначе ее родители бесславили бы его; сверх того, и он и она не могли бы воздержаться и стали бы жить по-супружески, а за это постигло бы их неблагословение от церкви, и потом она сама бы на него роптала. [197] Мазепа сносился с Мотрею через какую-то девку Мелашку [198] , писал к Мотре разные нежности, уверял, что никого так не любил, как ее, скорбел о злобе ее родителей и просил не изменяться к нему в любви, сообразно данному ею слову в то время, когда от него выходила, а он вручил ей такой дорогой перстень, которому подобного другого у него не было. [199] Старого гетмана беспокоило, что Мотря, как он узнал, терпела от своей матери, которую он по этому поводу называл мучительницею. [200] В другом письме он, сожалея, что не может подробно поговорить с нею, дает ей совет идти в монастырь. [201] Он порывался даже мстить своим врагам, которые его с нею разлучали, и только связывает ему руки не кто иной, как она сама; впрочем, он не станет больше терпеть и учинит своим врагам такое мщение, какое она сама увидит. [202] Но видно, что старик замечал уже в Мотре охлаждение к себе, как показывают его письма, в которых он делает ей укоры и припоминает обещания вечной любви. [203]
196
«Аз же (слова Кочубея) не могий что творити в колокол ударяя, да всяк видит бедство мое». (Там же. Дело Кочубея. С. 125.)
197
«…Мое серденько! Зажурилемся почувши от девки такое слово же в. м. за зле на мене маешь и же в. м. при собе не задержалем але одослал до дому. Уважь сама щоб з того выросло. Першая: щоб твои родичи по всем свете розголосили, же взяв у нас дочку у ночи кгвалтом и держит у себе место подложнице. Другая причина же державши в. м. у себе, я бым не могл жадною мерою витримати да и в. м. так же: муселибисьмо из собою жити як малженство кажет, а потом пришло бы неблагословение од церкви и клятва жебы нам с собою не жити. Где ж бы я на тот час подел. И мне б же чрез тое в. м. жаль, щоб есь на-потом на мене не плакала». (Чтения… 1858 г. Т. 1. С. 127.)
198
«…Посылаю теперь до в. м. Мелашку, щоб о всем розмовилася с в. м.; не стережыся ее не в чем, бо есть верная в. м. и мене во всем». (Там же.)
199
«…Сама знаешь як я сердечне шалене люблю в. м.; еще некого на свете не любил так. Мое б то счастье и радость, щоб нехай ехала да жила у мене, тилко ж я уважав який конец с того может бути, а звлаща при такой злости и заедлости твоих родичов. Прошу, моя любенко, не одменяйся не в чом, яко юж не поеднокрот слово свое и рученку дала есь, а я взаемне поки живу буду, тебе незабуду… Припомни тилко слова свои под клятвою мне дание, коли выходила з покою мурованого од мене, коли далем тобе перстень диаментовий, над которий найлепшого найдорогшого у себе не маю, же хочь, сяк хочь так будет, а любовь межи нами не одменится». (Там же.)
200
«…Тяжко зафрасовалемся почувши, же тая катувка не перестает в. м. мучити… (в другом письме. — Н. К.) Не маючи ведомости о положению в. м., чи вже перестали в. м. мучити и катовати». (Там же.)
201
«…Тяжко болею на те що сам не могу з в. м. обширне поговорити що за отраду в. м. в теперешнем фрасунку учинити… Коли они проклятии твои тебе цураются, иди в монастырь, а я знатиму шо на той час з в. м. чинити». (Чтения… 1858 г. Т. 1. С. 127)
202
«…Бодай того Бог з душею розлучить, хто нас разлучает! Знав бы я як над ворогами помститися, тилко ти мине руки звязала…. Прошу и велце мое серденько, яким колвек способом обачься зо мною що маю з в. м. далей чинити, бо юж болт не буду ворогам своим терпети, конечне одомщение учиню, а якое: сама обачиш!..» (Там же.)
203
«…Вижу ж в. м. во всем одменилася своею любовию прежнею ко мне. Як собе знает: воля твоя, чини що хочешь! Будеш на потым того жаловати… Моя сердечне коханая, наимильшая. найлюбезнейшая Мотроненько! Вперед смерти на себе сподевався неж такой в сердцу вашом одмени. Спомни тилко на свои слова, спомни на свою присягу, спомни на свои рученки, которые мне не поеднокрот давала, же мене, хоч будеш за мною, хоч не будеш, до смерти любити обещала». (Чтения… 1859 г. Т. 1. с. 129.)
Мотря, находясь под строгим надзором родителей, тайком переписывалась с гетманом и в это время доходила до безумия — металась, плевала на отца и мать, а родители приписывали такие выходки влиянию чар. [204] Кочубей писал к гетману, не обличал его прямо, а только жаловался на судьбу свою. «Делалось ли подобное с кем-нибудь из тех, которые живали при своих региментарях чиновно и не чиновно! — выражался он. — Горе мне мизерному и всеми заплеванному! Обратилась в грусть надежда моя найти себе в дочери будущую утеху! Омрачился свет очей моих; обошел меня кругом мерзостный студ [205] ; не могу прямо смотреть людям в лицо; срам и поношение скрывают меня перед ближними и домашними! Всегда с бедною супругою своею плачу от сокрушения». [206] Мазепа отвечал ему, что причиною его неприятностей — велеречивая жена его, на которую надобно бы наложить мундштук, как на лошадь. [207] Он припоминает Варвару великомученицу, убегавшую от злого отца [208] , советует Кочубею воздержаться от мятежнического духа, угрожает, что чрез его и жены его высокомерие он доживет до какой-нибудь беды. [209] Кочубей в своем письме к гетману намекнул о блуде; гетман прикинулся, как будто не понимает этого, и отвечал, что блудит, вероятно, сам он, слушая жены своей, сообразно пословице «Где хвост всем заправляет, там головаблудит». [210]
204
«…Егда не возмог лестию преклонися к обаянию и чародеянию и сотвори действом и обаянием еже дщери моей возбеситися и бегати, на отца и матерь плевати». (Там же. С. 126.)
205
Т. е. стыд.
206
Чтения… 1859 г. Т. 1. С. 131.
207
…Рачий бы належало скаржитися на свою гордую велеречивую жену, которую як вижу не вмееш, чи не можеш повстягнути и предложити тое, же ровний мунштук як на коне так и на кобылы кладут». (Чтения… 1859 г. Т. 1. Дело Кочубея.)
208
«Утекала св. в-м-ца Варвара пред отцом своим Диоскором не в дом гетманский але в подлейшее местце межи овчари в розселины каменния страха ради смертного». (Там же.)
209
«И если же з Бозского презрения теды и всему дому твоему зготувалася якая пагуба, то не на кого иншого нарекати и плакати тилко на свою и женскую проклятую циху». (Чтения… 1859 г. Т. 1. Дело Кочубея.)
210
«…А що взменкуешь в том своем пашквильном письме, того я не знаю и не розумею, хиба сам блудишь, коли жинки слухаешь, бо посполите мовят: „gdzie ogon rzadzi tarn pewnie glowa bladzi“. (Чтения… 1859 г. Т. 1. С. 131.)
Неизвестно, эта переписка между гетманом и Кочубеем, сохранившаяся в деле о Кичубее, происходила ли тогда, когда Мотря убежала к гетману и находилась в его доме, или уже после того, как гетман возвратил ее в родительский дом. История с Мотрею происходила в 1704—1705 годах. Дошедшие до нас черты достаточно показывают, с одной стороны, старого развратника, прибегавшего к самым пошлым мерам соблазна, с другой стороны — очень ограниченное женское существо. Впрочем, все семейство Кочубея не переставало пребывать как бы в дружелюбных отношениях к Мазепе и несколько времени после приключения с Мотрею. Кочубей, как генеральный судья, постоянно находился в приближении у гетмана, участвовал с ним в пирушках, происходивших в гетманских дворцах то в Бахмаче, то в Гончаровке. Сам гетман посещал по-приятельски Кочубея, пировал у него и вел с ним и с его женою интимные разговоры, которые потом послужили в числе материалов для доноса. [211] Когда гетман выступал в поход, то оставлял Кочубея, как генерального судью, в Батурине вместо себя наказным гетманом, следовательно, временным хозяином и правителем всей Украины. Так было в 1706 и 1707 годах.
211
Там же. С. 104.
В одно из таких наказных гетманств Кочубея, в августе 1707 года, проходили через Батурин монахи Севского Спасского монастыря, возвращавшиеся из Киево-Печерской лавры, куда ходили на богомолье. Они сели отдыхать на скамье близ шинка, построенного на базаре, который располагался тогда за земляным валом батуринского замка. Какой-то козак сказал им, что наказной гетман Кочубей очень милостив к странникам и щедр на подаяние. Монахи пошли в церковь к вечерне и встретили там жену Кочубея; они подошли, поклонились ей и получили любезное приглашение ночевать во дворе у Кочубея. Это было накануне воскресного дня. В этот день гостеприимный хозяин оставил их у себя обедать; после обеда, по стариковскому обычаю, Кочубей лег спать, а монахи часа два погуляли в роще, находившейся близ двора, потом пришли в дом. Кочубей и жена его обдарили их холстом, полотенцами, деньгами и дали пирог на дорогу. Но когда монахи, собираясь уже в путь, стали прощаться с хозяевами, Кочубей упросил их остаться еще одну ночь ночевать. Наутро, в понедельник, они вместе с Кочубеем и его семьею отстояли заутреню и обедню, потом один из монахов, по имени Никанор, был приглашен в сад, где застал Кочубея с женою, но без детей. В саду был разбит шатер. Туда ввел хозяин монаха. Там находился в черных рамах образ Пресвятой Богородицы, писанный на полотне. «Можно ли тебе верить? — сказал Кочубей. — Хотим с тобой говорить тайное, — не разнесешь ли?» Монах, глядя на образ, перекрестился и уверял, что никому не объявит поверенной ему тайны. Тогда Кочубей и жена его стали бранить Мазепу, говорили, что он беззаконник, хотел жениться на их дочери — своей крестнице, но когда она на то не согласилась, то зазвал ее к себе и насильно осквернил блудом.
В это самое время позвали Кочубея слушать челобитчиков, приходивших к нему, как к исправляющему обязанность гетмана. Жена его, прогуливаясь с монахом по саду, рассказала ему еще кое-что про гетмана. Кочубей, кончив свои дела с челобитчиками, позвал в дом монаха, отдал ему дары и поручил просить приехать к нему самого севского архимандрита, обещая дать вклад на монастырь. Монахи уехали, а 26 августа того же года снова приехали в Батурин и привезли Кочубею и семье его просфоры от архимандрита, который извещал, что сам он не может приехать за делами по управлению монастырем. Монахам во дворе Кочубея отвели особые светлицы. Женщина из Кочубеевой прислуги позвала монаха Никанора к хозяину дома и предупредила его, что как будет он проходить через панские светлицы, то должен за собою затворять все двери. Следуя по указанному пути, монах прошел три покоя, запирая за собою двери закладками и крючьями, и остановился перед спальнею Кочубея, завешенною ковром. Вышел оттуда Кочубей, осмотрел все двери и, удостоверившись, что в комнатах нет никого, спрашивал монаха, можно ли ему верить. Монах, разумеется, дал утвердительный ответ. Тогда явилась Кочубеиха с изображением распятия на деревянной доске, подала его Никанору и сказала: как Бог за нас пострадал на кресте, так и нам надобно умереть за великого государя. Все трое поцеловали крест и обещали хранить в тайне то, что будет сказано. Тогда Кочубей произнес: «Гетман Иван Степанович Мазепа хочет изменить великому государю и отложиться к ляхам, чтоб Московскому государству учинить пакость и отдать в неволю Украину. С этим словом ты должен от меня немедленно ехать в Москву». Кочубей дал ему на наем подвод 7 червонцев и 12 ефимков.